Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [35]

Он нахмурился, но никак иначе неудовольствия не выказал.

— Ну что ж, госпожа де Пермон, — произнес он, — начинайте бал! Молодежи полагается веселиться, а танцы — ее любимое развлечение. Говорят, Лулу танцует, словно мадемуазель Шамруа. Кто же мне это говорил? Не ты ли, Евгений?

Евгений покраснел до ушей: он был любовником красавицы-балерины.

Бонапарт продолжал:

— Мне надо увидеть это. Если вы не против, госпожа де Пермон, мы с вами будем танцевать Монако, это единственный танец, который я знаю.

— Вы шутите? — промолвила г-жа де Пермон. — Вот уже тридцать лет, как я не танцую.

— Полно, вы говорите это не всерьез, — ответил Бонапарт, — в этот вечер вы кажетесь сестрой собственной дочери.

В эту минуту он заметил г-на Талейрана и произнес: — А, это вы, Талейран! Мне нужно с вами поговорить. И с этими словами он вместе с министром иностранных дел прошел в тот самый небольшой будуар, где только что претерпела свое мученичество г-жа Леклер.

Тотчас же музыканты заиграли, кавалеры бросились к дамам, и бал начался.

Мадемуазель де Богарне танцевала с Дюроком и поспособствовала тому, что в танце они оказались напротив Клер и графа де Сент-Эрмина.

Все, что подруга рассказала ей об этом молодом человеке, вызвало у нее живой интерес к графу.

В риле, в наши дни именуемом контрдансом, было, как и теперь, четыре фигуры; однако последнюю из них прославленный танцовщик того времени г-н де Трение незадолго перед тем заменил фигурой собственного изобретения.

Эта фигура еще и сегодня носит название трение.

По части танцевального искусства г-н де Сент-Эрмин был на такой же высоте, как и в прочих своих дарованиях. Он был учеником Вестриса-младшего, то есть сына бога Танца, и его учитель мог гордиться им.

Лишь те, кому довелось увидеть в начале нынешнего века последних прекрасных танцоров эпохи Консульства, могут иметь представление о том, насколько важно было тогда для светского молодого человека совершенствовать свое умение в этом искусстве. Помнится, будучи ребенком, примерно в 1812 или 1813 году, я видел тех самых господ де Монбретонов, что танцевали у г-жи де Пермон на приеме, изобразить который мы теперь пытаемся: им было в ту пору лет сорок. Так вот, на празднике в Виллер-Котре был устроен большой бал, собравший весь цвет аристократии, новой аристократии, в наших лесных краях куда более многочисленной, чем аристократия наследственная, и не менее ценимой людьми, о деяниях которых я сейчас рассказываю. Господа де Монбретоны приехали из своего замка Корси, господа де Л’Эгль — из Компьеня, одни проделали три льё, другие — семь. Догадываетесь, каким образом? — В своих кабриолетах. — Да, а как же иначе! Однако в кабриолетах ехали их слуги, а сами они в тонких бальных туфлях стояли сзади, на запятках, держась за ременные поручни, и всю дорогу повторяли свои самые сложные и самые замысловатые танцевальные па. Они подъехали к двери бального зала, вступили в него, прошлись щеткой по своему платью и сразу же бросились танцевать контрданс.

Итак, мадемуазель де Богарне с радостью, а Клер с гордостью видели, что граф де Сент-Эрмин, которого никогда прежде не замечали танцующим, мог состязаться в умении и изяществе с лучшими танцорами, присутствовавшими на этом балу.

Но, ободренная на сей счет, мадемуазель де Богарне, девушка любопытная, имела еще один повод для беспокойства!

Говорил ли молодой человек с Клер, поведал ли он ей о причине своей долгой печали, своего затянувшегося молчания и своей нынешней радости?

Она подбежала к подруге и, отведя ее к оконному проему, спросила:

— Ну же, что он тебе сказал?

— Нечто важное с точки зрения того, что я тебе рассказала.

— Ты можешь мне об этом сказать?

— Конечно.

(Жгучее любопытство заставило мадемуазель де Богарне перейти с подругой на «ты», хотя подобная фамильярность не была в ее привычках.)

Клер понизила голос:

— Он сказал, что ему надо посвятить меня в одну семейную тайну.

— Тебя?

— Только меня; и потому он умолял меня добиться от матушки разрешения, чтобы ему как нашему родственнику была предоставлена возможность побеседовать со мной в течение часа, пусть даже на ее глазах, но так, чтобы она не слышала то, что он мне скажет. По его словам, речь идет о счастье всей его жизни.

— А мать тебе разрешит это?

— Надеюсь, ведь она так любит меня. Я обещала попросить у матушки разрешения прямо здесь и дать ему ответ к концу бала.

— А знаешь, — промолвила мадемуазель де Богарне, — он очень хорош собой, твой граф де Сент-Эрмин, да и танцует, как Гардель.

Оркестр, подав сигнал ко второму контрдансу, призвал девушек вернуться на прежние места, и бал возобновился с еще большим пылом.

Обе юные подруги, как мы видели, были весьма довольны графом де Сент-Эрмином как танцором. Но рил, в котором он танцевал, был всего лишь обычным контрдансом.

В те времена бытовали два испытания, которым подвергали танцоров, чье мастерство вызывало сомнение.

Этими испытаниями были гавот и менуэт.

Мадемуазель де Богарне и Клер ждали, когда молодой граф будет танцевать гавот, относительно которого он условился с Гортензией.

Гавот, о котором мы знаем сегодня лишь по рассказам и который считаем танцем в высшей степени нелепым, имел крайне важное значение во времена Директории, Консульства и даже Империи. Словно куски изрубленной на части змеи, еще долго продолжающие двигаться, гавот никак не мог решиться умереть; впрочем, этот танец, с его чрезвычайно сложными и трудными для исполнения фигурами, был скорее театральным, нежели салонным. Каждой танцующей паре требовалось много пространства, и даже в большой гостиной гавот могли исполнять не более четырех пар одновременно.