Эксперт, 2013 № 05 - [6]
Тут, мне кажется, уместнее констатировать, что у заметных слоёв населения сменилась иерархияценностей , а уж вслед за ней — и публичное поведение (в частности, тактика гражданской активности), и представления о приличиях. И тут я соглашусь с Кузнецовым: важнейшую роль в происшедших изменениях играет сеть, хотя они чётко видны и в офлайне. Не пытаясь дать всю картину перемен — для этого нужны либо монография, либо Достоевский, — назову вразброс некоторые её черты. Резко выросло значение дихотомии свой-чужой — вплоть до того, что всё чаще попадаются эксплицитные отказы относиться к «чужим» по-человечески: они не люди! Вообще, ценность всего, что я , моё и такое,какя , растёт как на дрожжах; никаких — буквально никаких — степеней эгоцентризма стесняться уже не принято. Виртуальное в цене растёт, реальное падает; так, репутация мыслится если не исключительно, то преимущественно как сетевая — мнение живых, данных в ощущении, но не заметных в сети людей значит меньше. Сеть сама по себе стала ценностью очень высокого порядка. Иногда прямо высшего: вера в то, что шум в сети обладает магическим влиянием на события в офлайне — этакий интернет-вудуизм, — фактами подкрепляется нечасто, а распространяется быстро. Скорость оглашения информации гораздо ценнее, чем оной информации точность, тем более соотнесённость с контекстом. Не извиниться, когда выяснилось, что пущенное тобой сообщение лживо, неприличным более не считается. Из последних трёх тенденций важное следствие: повальный викиликс. Раньше всякий взрослый понимал, что изб совсем без сора не бывает; что если вынос горстки сора грозит развалом хорошей избы, про горстку лучше забыть, — сегодня за такие речи правильный человек с вами раззнакомится. Конечно, из своих изб сора и теперь не выносят, но лицемерие-то — никак не новость. Перечень можно бы продолжить, но вернёмся к обсуждаемой истории.
Поступок Колмановского показал на живом примере, как работает нынешняя, разделяемая множеством обитателей рунета иерархия ценностей. Модель выстроилась, должен признать, неприлично простая, зато все видели, что действующая.
Итак, моё право протестовать против «антигейского» закона есть ценность более высокого порядка, чем устойчивая работа Второй школы. Пошлые арифметические соображения: мол, шансы на действенность моего выхода в пикет тысячекратно меньше шансов, что этим выходом я спровоцирую атаку на школу, да и школа несравнимо заметнее на планете, чем мои политические жесты, — значения не имеют, поскольку тут не вопрос счёта, а вопрос принципа. Да и не факт, что я незаметнее, — вон, сколько у меня виртуальной поддержки. И не предлагайте мне ходить в любые на свете пикеты, наперёд уволившись. Мне нравится во Второй школе, и моё право оставаться там, где мне нравится, тоже есть ценность более высокого порядка, чем сама эта школа, — уже потому, что это право моё , то есть приоритетное. К тому же, уйдя, я бы капитулировал перед условными силами зла в моей стране, а школу бы силы зла один чёрт разогнали. И не говорите мне, что работа Второй школы десятилетиями противостоит именно что силам зла в моей стране, силам не условным, а реальным, деградации и одичанию, причём противостоит неизмеримо плодотворней любых твиттеров. Так сил зла не побеждают. Их побеждают шествиями, пикетами, лайками и перепостами.
У меня нет сомнений по части этичности подобного поведения, но моё мнение никоим образом не обязательно, а на «золотое правило нравственности» я ссылаться не стану, чтобы и по нему ненароком не проехались. Каждый решит сам — да уже и решает. Если бы журналисты, так охотно бравшие у биолога интервью, задали ему несколько простых ценностных вопросов, люди решали бы, полагаю, более вдумчиво.
А теперь о земном. Возможные последствия начатого Колмановским скандала для той самой школы, которой ему не захотелось лишаться, биолога не волнуют. Это лишний раз подтверждается фразой, которую он написал в фейсбуке, сообщая, что увольнять его передумали: «Мне и школе предстоит как-то пережить эту травму, вместе». Запятая перед «вместе» тут даже трогательнее, чем «мне и школе». К величайшему сожалению, Второй школе пережить «эту травму» будет существенно труднее, чем работающему в ней по совместительству учителю. Нельзя ручаться, что она эту травму вообще переживёт. Людям, желающим её прихлопнуть или захватить, предоставлен отменный повод; они уже заметно оживились, и дальше их активность будет только нарастать. Рад бы ошибиться, но, похоже, Овчинникова будут теперь скоренько доедать, а на его место усадят того, при ком школа перестанет оппонировать благодетельному начальству — в 1972 году в точности это уже происходило. Только тогда Вторую школу расплющил КГБ, а нынче этим займутся либеральнейшие реформаторы образования, что, конечно же, в корне меняет дело. Один серьёзный человек, порадовавшись, что активность социальных сетей предотвратила увольнение биолога, написал в своём блоге: «Теперь нужно быть готовыми встать на защиту директора, если вдруг угроза показательного разгона окажется не мнимой». Это как-то даже и читать неудобно. Значит, если благонамеренные блогеры за полдня остановили криком ужасного врага: заслуженного педагога, усталого и абсолютно порядочного человека, — то следующим криком они так же легко остановят Московский департамент образования, или Минобр, или их обоих вместе. Ну-ну.
