Экспедиция. Бабушки офлайн - [59]
— Напал на своего любимого конька! — съязвил Синий.
— Пошла чесать губерния! — добродушно вздохнул Черный.
— Пусть-пусть. Для молодых — полезно! — встала на защиту Зеленого Желтая.
— Тяжелую артиллерию — ладьида ферзя — пускать надо в последнюю очередь, — невозмутимо гнул свое сказочник Зеленый. — Ладьи — это не вопросы. Ладьи — это тексты, которые вы знаете по своей теме. Ну у музыкантов, понятно, — тексты и мелодии песен. Когда вы воспроизводите текст, информант отвечает вам тоже текстом. Ну вот как при рассказывании анекдотов: ведь в компании во время беседы анекдот появляется не в ответ на какой-то дурацкий вопрос, а чаще всего — как реакция на другой анекдот или просто — по ассоциации. Короче: на ход сильной фигурой — ладьей — тоже отвечает ладья.
— А как же ферзь? — пискнула Красная маска.
— Да и король, — подсказывает Черный. — Не забудь про короля.
— Ферзь и король… — щели Зеленой маски задумчиво смотрят на Будова. — Тут история посложнее. Ферзь — это лучший информант экспедиции. Он обычно бывает один — за всю поездку. Его ждешь, как манны небесной, и никогда не угадаешь, где он скрывается. А король — король вообще бывает один раз в жизни. Можно ездить всю жизнь в экспедиции и так и не встретить своего короля. А можно, — и сказочник чуть качает зеленым подбородком в сторону Петьки, не смеющего открыть глаза, — можно и с первого раза наткнуться на него.
— Шах? — тихо спрашивает Синий.
— Мат! — задумчиво подтверждает Черный. — Кто следующий?
— Я желаю! — объявляется Желтая. — Мне хочется дополнить сказку Зеленого. Конечно, его игра в ШахМаты хороша, но она какая-то… какая-то слишком рационалистичная, что ли.
— Релевантная! — услужливо подсказывает шутник Синий.
— Иррелевантная! — поправляет его Черный.
— Говорите по-человечески! — недовольно басит Белый.
— Ладно-ладно! — заторопилась Желтая. — На мой взгляд, в правила игры в ШахМаты следует добавить эмоций. Да, я согласна: белые — собиратели, черные — информанты. Но не просто информанты. Это наши собеседники, в них влюбляться надо! Понимаете? На их рассказы, песни надо реагировать: я вот плачу часто, когда бабушки рассказывают, как они лебеду да крапиву ели после войны. Или про похоронки. А молодежи сколько — сыновей да дочерей — у наших бабушек-то погибло… — Желтая начала всхлипывать под маской, Красная начала ее утешать и сама всхлипнула.
— Ну-ну, — забеспокоился Мат. — Чего вы тут сырость устроили? Давайте-ка фон сменим! Вот пусть бабушки веселые в ноутбуке поют. Белый! Может, ты возьмешь слово?
— Да я, Ив… — запнулся Белый. — То бишь, товарищ Мат, хорошо говорить не умею. Давайте лучше спою, а?
Черный согласно качнул седой бородой.
И от Белой маски полился густой приятный бас:
— А ду-ду, ду-ду, ду-ду, потерял мужик дугу, потерял мужик дугу на зелёном на лугу. Шарил-шарил, не нашел, к государыне зашел…
— Государыня чай пила, себе сына родила, — тихо отозвались сидящие на мате дамы из «Городца». — Сына Максима — четыре аршина! Кума Пелагея, отрежь полотенце, отрежь полотенце — покрыть молодéнца…
У Котерева от заунывных, космических звуков фольклорной колыбельной снова начала двоиться и троиться квадратная голова. Будов впервые — с тех пор, как приземлился на мат, — приоткрыл глаза и чуть покачивал головой в такт песне ансамбля.
— Ну, а ты что скажешь, Синий? — спросил убаюканный Черный. — Пора заканчивать, наверное, словесную часть. Мы и так, по-моему, затянули. Завтра вставать рано.
— А можно я — по старинке, по-своему, по-стихотворному? — спрашивает Синий, и все Маски торжественно кивают. — Это прямо в экспедиции сочинилось.
— Слушайте внимательно — те, кто на матах! — напоминает Черный. Синий, вдохнув побольше воздуха в грудь, неспешно, будто странник после долгой дороги, начинает свое стихотворное повествование:
— Солнце закатное тает над домом угрюмым.
Трещины, словно морщины. Резьба тут осталась.
Мошки под вечер роятся навязчивой мыслью:
дом престарелый на землю присел от усталости.
Стук наш в окошко с вопросом: «Хозяева дома?».
Дверь захрипела ржавых петель суставами.
Бабушка просто встречает нас, словно знакомых.
«Ой, ну чаво, проходите, сынки, чай, устали…»
Вот мы и в комнате, сели на лавку. Достали
ручку, тетрадь, диктофон — это всё пригодится.
«Может быть, чаю с вареньицем, вы, чай, устали?»
Вертится кот под ногами, скрипят половицы.
«Мы — собиратели, мы — фольклористы, бабуля.
Интересуемся, как раньше жили в деревне,
праздники как отмечали, про домовых и колдуний,
раньше-то было не то что сегодня, наверно…
Как вас, бабуля, зовут?“ — „А зовут меня Лизой,
Елизаветой“. — „По батюшке как вас?“ — „Пятровна.
С двадцать восьмого я года…». Котяра-подлиза
думает, чем поживиться, мурлычет утробно.
Бабушка чай наливает дрожащей рукою,
А со стены смотрят лица неблизкой родни.
«Ладнать, сынки, ну чаво там, была молодою,
сколя годов-те, мои убежали деньки.
Всю-ту бывалошну жизню работала в поле.
Тяжко, робяты, в войну было, ели крапивушку.
Девочкой бегала за колосками, такое
нам не прощали, ловили нас шибко там».
«В кельях сидели?» — «Робяты, сидела и в кельях,
пряли, шутили, гадали там под Рожаство».
Если вглядеться — глаза ее не постарели,
Человек так устроен, что не может жить без каких-то рамок и границ — территориальных, духовных, жанровых. Но на самом деле — где-то глубоко внутри себя — мы все свободны, мы — творцы бесконечных миров. В сборнике опубликованы тексты очень разных авторов. После их прочтения хочется создавать нечто подобное самому. И такая реакция — лучшая награда для любого писателя.
«Автор объединил несколько произведений под одной обложкой, украсив ее замечательной собственной фотоработой, и дал название всей книге по самому значащему для него — „Соло для одного“. Соло — это что-то отдельно исполненное, а для одного — вероятно, для сына, которому посвящается, или для друга, многолетняя переписка с которым легла в основу задуманного? Может быть, замысел прост. Автор как бы просто взял и опубликовал с небольшими комментариями то, что давно лежало в тумбочке. Помните, у Окуджавы: „Дайте выплеснуть слова, что давно лежат в копилке…“ Но, раскрыв книгу, я понимаю, что Валерий Верхоглядов исполнил свое соло для каждого из многих других читателей, неравнодушных к таинству литературного творчества.
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Старость, в сущности, ничем не отличается от детства: все вокруг лучше тебя знают, что тебе можно и чего нельзя, и всё запрещают. Вот только в детстве кажется, что впереди один долгий и бесконечный праздник, а в старости ты отлично представляешь, что там впереди… и решаешь этот праздник устроить себе самостоятельно. О чем мечтают дети? О Диснейленде? Прекрасно! Едем в Диснейленд. Примерно так рассуждают супруги Джон и Элла. Позади прекрасная жизнь вдвоем длиной в шестьдесят лет. И вот им уже за восемьдесят, и все хорошее осталось в прошлом.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
Франсин Проуз (1947), одна из самых известных американских писательниц, автор более двух десятков книг — романов, сборников рассказов, книг для детей и юношества, эссе, биографий. В романе «Изменившийся человек» Франсин Проуз ищет ответа на один из самых насущных для нашего времени вопросов: что заставляет людей примыкать к неонацистским организациям и что может побудить их порвать с такими движениями. Герой романа Винсент Нолан в трудную минуту жизни примыкает к неонацистам, но, осознав, что их путь ведет в тупик, является в благотворительный фонд «Всемирная вахта братства» и с ходу заявляет, что его цель «Помочь спасать таких людей, как я, чтобы он не стали такими людьми, как я».