Экспансия - [78]

– Здрав будь, Владимир Изяславич! – низко склонился в поклоне боярин, а его длинная русая борода едва – едва не достала до палубы.

– И тебе того же, – я прошёлся и уселся в стоящее неподалёку кожаное кресло. – Кто таков? Что тебе надо?

– Мы, – он вильнул взглядом в сторону берега, – бояре города Борисов. Хотим все перейти под твою руку, княже!

– Хм … А как же ваш Логойский князь?

– Посадника и всех княжих людей мы из нашего града изгнали, теперь он нам не указ.

– Бунт, значит, против своего князя подняли?

Боярин промолчал, не зная, что ответить.

– Хорошо, мне ваш князь тоже не нравится, – замерший боярин, забывший как дышать, облегчённо выдохнул. – Надеюсь, это был ваш последний бунт. В моём государстве бунтовщики долго не живут.

– Всё верно, княже, супротив тебя никто, никогда …

– Никогда не говори никогда, боярин, – прервал я его словесный поток, – но помни, со мной такая увёртка не пройдёт. Изменщики у нас караются смертью без всяких колебаний и сомнений.

– Не сумлевайся князь! Все вятшие люди города, да и чёрный люд за тебя, княже. Да и в самом Логойске у тебя много сторонников. Головы бестолку класть за Изяславичей никто не хочет …

Хоть столичные жители Логожского княжества, по словам борисовского боярина, головы понапрасну класть не желали, но без короткого боя, даже скорее стычки, при взятии Логойска не обошлось.

У местного князя хватило «ума» выстроить всё своё воинство прямо на берегу реки. Лучшей цели для моих галерных пушек и многочисленных стрелков придумать было бы трудно. Рассыпавшиеся по берегу ополченцы под командой своих сотников начали метать в сторону подплывавших галер стрелы.

Дружинники под командой князя в алом, развевающимся на ветру корзно, подымая брызги, размахивая мечами и копьями, побежали к ближайшей к ним галере, намереваясь взять её на абордаж. Мужики-ополченцы, бросив стрелять из луков, истошно крича, побежали вслед княжеским гридням.

Громыхнули носовые и кормовые пушки сразу с нескольких ближайших к берегу галер. В воду завалились разом десятки изувеченных и окровавленных тел. Выбравшиеся из трюма лучники и арбалетчики открыли по набегающей толпе ураганный «огонь», а пикинеры своими длинными копьями принялись прямо с бортов колоть самых проворных абордажников.

Про конные сотни ратьеров шедших вдоль берега и сильно отстававших от авангардных галер противник похоже позабыл, а зря! Заслышав звуки боя, всадники под командой Злыдаря ускорились. Пронеслись вскачь через ручей, и, выбравшись на глинистый осклизлый берег стали строиться, накапливаясь для единовременного сокрушительного удара по врагу.

Даже полностью переправившись на другой берег ручья ратьеры продолжали бездействовать до того момента, пока я на своей командирской галере не дал отмашку на атаку конницей – по мачте поднялся флажной сигнал, а в воздух взмыла пороховая ракета. И только тогда ратьеры помчались во весь опор.

Заваленные стрелами и картечью пешцы вместе с остатками дружины заметили приближение смоленской конницы, да поздно, путь назад им был отрезан. Охваченные со всех сторон – с воды галерами, с берега – ратьерами они были обречены и сами это прекрасно осознавали. Исход битвы становился ясен даже для самого распоследнего дуралея в городе. Пешцы сгрудились, вяло порыпались, да принялись бросать дубины, копья, топоры. Князь всё время изображавший из себя прекрасную мишень уже давно подраненной сразу несколькими болтами птицей спикировал камнем в воду. Потому и дружинники не стали брыкаться, последовали примеру своих коллег по несчастью.

Чтобы на галерах не делать круголя по Березине и Свислочи, после взятия Логойска флот был оставлен на берегу реки Усяжа, на расстоянии двухдневного перехода до Минска. Смоленская рать в пешем порядке направилась к очередной столице очередного удельного княжества.

Но природа преподнесла нам самую настоящую диверсию. Во второй половине дня неожиданно затянувшееся «бабье лето» сменил холодный порывистый ветер, пригнавший с Балтики тяжёлые свинцовые тучи. Зарядил проливной дождь, срывающий с деревьев последние жёлтые листья. Шедшая на юго – запад дорога мгновенно разбухла от дождя.

Вышедшее в поход войско с трудом пробивалось через непролазную грязь, постоянно застревали обозы и артиллерия. В компании своих воевод, промокший с ног до головы, я трясся в седле жеребца и сокрушенно вздыхал, кляня на все лады собственную глупость. Поддался искушению быстрого пешего перехода – вот и получил результат: пехотинцы прямо на глазах превращались в заросших грязью бомжей. В лесах воняло сырым, гнилостным запахом увядающей растительности. Весь лес напитался влагой, разводить костры было нечем, поэтому питались только задеревеневшей сухой рыбой и галетами. И только на пятый день дождь прекратился, и в просветах между туч стало робко выглядывать солнце.

Конный авангард постоянно фиксировал небольшие отряды минской конницы, кружащие поблизости и в случае преследования, сразу скрывающиеся в лесах. В леса за ними никто не углублялся, опасаясь нарваться на засаду.

На шестой день, когда до Минска оставалось не больше двух – трёх километров, войска вышли к очередной деревушке, но на сей раз непростой. Перед избами была устроена самая настоящая засека, напрочь перегораживающая нам дорогу. А за ней крепко засело городское ополчение. Теперь, чтобы попасть в город необходимо было или прорубаться сквозь засеку или идти через лес по изрядно пересечённой местности, изобилующей оврагами, густым подлеском и прочими естественными препятствиями В общем конному путь был заказан, а артиллерийскому обозу и тем более там было нечего делать.