Екатерина Великая. Завершение Золотого века - [14]

— В том то и суть, что все дело в его невзрачности, — заметила красавица Прасковья Потемкина.

— Сей ротмистр, — весело продолжил Павел, — по прибытии, был тотчас же представлен Главнокомандующему. Приняв от него депешу, князь Потемкин, привыкший окружать себя приятными лицами, взглянув на его лицо, поморщился и сквозь зубы приказал явиться назавтра.

Прасковья ироническим тоном продолжила:

— Когда на другой день Линев явился к князю, тот пристально посмотрел на него, паки поморщился, сказав, что ответ на донесение готов, но Линев ему еще нужен, назавтра.

— Что же, наш Главнокомандующий? Решил помурыжить бедного курьера? — испросил Самойлов.

— Не инако, — отвечал, посмеиваясь, Павел Потемкин.

— И что же Линев?

Прасковья рассмеялась:

— Оскорбленный таким обращением, наш Линев ответил так резко, что князь рассмеялся и кинулся его обнимать.

Александр Самойлов усмехнулся:

— Любопытно… И как же он ответил, да еще и резко?

Павел Потемкин, тщась говорить в лицах, поведал:

— Он ответил примерно так: «Я вижу, вашей Светлости не нравится моя физиономия; мне это очень прискорбно; но, рассудите сами, что легче: вам ли привыкнуть к ней, или мне изменить ее?»

Самойлов рассмеялся. Глядя на него, Павел Потемкин, тоже рассмеявшись, заметил:

— Вот-вот, сия ремарка и привела в восхищение нашего князя. Расцеловав его, он тут же произвел Линева в поручики.

— Ну, с нашего князя сие легко может статься, — заметил племянник Светлейшего. — Не мудрено, что горожане и окрестные жители чуть не молятся на щедрого князя.

— Взять хотя бы случай с огурцами, не далее, как сегодни. Слыхали?

Прасковья не слыхала, а Павел был свидетелем сего происшествия. Александр и Павел вдвоем и изложили Прасковье суть дела, начало которого имело место за месяц до сегодняшнего дня. Дело же было в том, что один из окрестных крестьян, узнав, что князь охотник до огурцов, принес ему ранней весной несколько штук. Потемкин удивился, откуда крестьянин мог так рано достать свежих огурцов.

Тот доложил, что у него есть нечто вроде парника, и как токмо поспели первые огурцы, он счел долгом привезти их и ударить челом Светлейшему. Григорий Александрович щедро наградил его.

Слухи об этом вскоре распространились по окрестным деревням. Когда наступило лето и огурцы выросли уже на грядках в огородах, одна крестьянка начала понукать своего мужа свезти огурцов Светлейшему. Как выяснилось, надеясь на щедрое вознаграждение, она уговорила мужа отвезти князю целый воз огурцов и прихватить арбузов в придачу. Но муж заупрямился: кое-как согласившись везти огурцы, от арбузов решительно отказался. Григорию Александровичу доложили о приезде мужика. Князь был в тот момент не в духе и приказал выбросить те огурцы мужику на голову. Челядь с радостью принялась буквально исполнять его приказание.

Пока в мужика швыряли огурцами, он, изворачиваясь, приговаривал: «Хорошо-таки я сделал, что не послушался бабы и не взял арбузов, а то теперь ими меня бы забили до смерти».

Все кругом смеялись и изрядно веселились. Потемкин, увидев в окно исполнение своего приказания, о коем уже успел позабыть, послал узнать о причине такого веселого настроения слуг.

Когда ему подробно доложили о поведение мужика, избиваемого его собственными огурцами, у Светлейшего князя пропала хандра, и он, улыбнувшись, велел дать ему довольно значительную сумму денег.

— Да, крут и щедр, и справедлив князь Потемкин, — отметил Самойлов.

— Крут и щедр, но так уж и справедлив? — возразил Павел.

Самойлов, уже собиравшийся распрощаться, сказал:

— А вот послушай: недавно, у одного купца, где квартировали наши офицеры, случилась кража, грозившая хозяину совершенным разорением.

Он принес Потемкину жалобу, объяснив, что причина кражи была та, что люди Светлейшего беспрерывно днем и ночью ходят со двора, вследствие чего нельзя запирать ни ворот, ни дверей.

Григорий Александрович, убедившись в справедливости жалобы купца, приказал немедленно вознаградить его сполна наличными деньгами из своей шкатулки.

— Разве не будут люди уважать такого справедливого начальника? — испросил, гордо оглядывая собеседников, Самойлов, но наткнулся на кривую усмешку Павла.

— Ко мне, своему троюродному брату, он несправедлив, — ответствовал он с сарказмом, бросив на жену тяжелый взгляд, — понеже замучил своим вниманием мою жену, а, следовательно, и меня.

Александр Самойлов, зная о том, посерьезнев, предложил:

— Уехать бы Прасковье Андреевне?

Потемкин запальчиво воскликнул:

— Он не разрешает ей ехать, желает ежедневно лицезреть ее! Оскорбленный муж, вдруг метнулся к шкафу и вынул какую-то бумажку.

— Вот, — воскликнул он, злобно разворачивая ее, — какие письма он ей пишет, послушай:

«Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь, наскуча тесно-тою, кажется, выпрыгнуть хочешь. Я оное знаю понеже, во всю ночь билось сердце, нежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я — за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности».

Зачитав, Павел Потемин кинув гневный взгляд на Прасковью Андреевну, прошипел: