Екатерина Великая. Сердце императрицы - [6]

«Ох, матушка, как же вы ненавидите всех своих детей, как ненавидите меня… Думаю, доведись вам отказаться от всех нас, вы бы с удовольствием это сделали. Однако сейчас вы во мне еще нуждаетесь. И я нуждаюсь в вас. Но придет время, когда вы во мне будете нуждаться как никогда, а я же, напротив, нуждаться в вас не буду совершенно. И вот тогда я скажу вам, чтобы вы не смели рта раскрыть без моего согласия!»

Воистину, нет у нас врагов страшнее, чем мы сами, ибо слово, оброненное невзначай, может вернуться к нам подобно удару шпаги и лишить нас не только надежды, но и самой жизни.

Прием действительно проходил в малом зале. Иоганна сидела напротив дочери, но была вся там, во главе стола, рядом с епископом Августом. Тот вел неспешный монолог о политике, не слишком нуждаясь в собеседниках. Должно быть, оттого, что преотлично знал, что гости внимают каждому его слову как истине в последней инстанции. Проблемы отношений России со всем остальным миром занимали его уже очень много лет. Иллюзий об этих отношениях он не питал, однако предпочитал не думать о том, что его возвышение, о котором слухи уже добрались и до Эйтина, есть дело рук России. Вернее, не столько рук, сколько немалых денег, которые будут выложены за его воцарение на шведском престоле.

Фике тоже прислушивалась к этому монологу. Да, Иван Бецкой был прав: именно здесь, в крошечных княжеских дворах, вершится история, как бы возвышенно это ни звучало. Именно здесь растут будущие императоры и короли, именно здесь получают они представление о высокой политике. Именно это воспитание делает их потом врагами империй или союзниками. Именно…

Но додумать София не успела – за дальним концом стола, где сидел герцог Карл Петр Ульрих, тот самый скверно воспитанный мальчишка, послышался шум. Епископ Адольф замолк, с досадой стукнув кулаком по столу.

– Да что там случилось? – выкрикнул он. – Что за шум? Кто смеет отвлекать меня?

У его кресла вырос могучий камер-юнкер.

– Это ваш племянник, ваше святейшество, – бас камер-юнкера перекрыл все звуки за столом. – Он выпил все бургундское, до которого смог дотянуться.

– Вон! Сей же час выставите его вон! – заревел епископ…

Быть может, Фике забыла бы об этом досадном эпизоде, если бы Иоганна поздно вечером не посетовала, что ее племянник пристрастился к чарке да так, как не всякому уважающему себя драгуну позволено.

– Его воспитатель строг, но герцог изворотлив, как змея. И столь хитер… Должно быть, его ждет великая судьба – ах, целых три короны…

– Матушка, но он же лжив и лицемерен. Да к тому же склонен к выпивке. Я своими глазами видела, как он ворвался в столовую и допивал из бокалов вино. Гадкий, разбалованный мальчишка!

– Дитя, вы не смеете так говорить о герцоге! Его ведет сама Фортуна! Он от момента своего рождения достоин носить и голштинскую, и шведскую, и даже российскую корону.

– Несчастная страна, коей властителем он станет…

– Не сметь! Попридержите язык, Фике! В вас говорят зависть и глупость!

И девочка с удивлением поняла, что сейчас мать права – в ней действительно говорит зависть. Хотя нет, чуточку не так. Она зла, о да, именно зла на судьбу, которая столь ничтожное существо, скучное, некрасивое, падкое на спиртное, одарила столь огромными правами: правами на великие троны, возможностью править Швецией, Голштинией, и даже… Россией!

Быть может, и сама Иоганна втайне завидовала своему племяннику – уж она-то, будь у нее столь обширные возможности, нашла бы им достойное применение, уж она бы сумела выбрать страну побогаче и корону позначительнее!

«Готова спорить, – подумала Фике, – этот гадкий герцог наверняка изберет трон российских монархов. Бедная Россия!»

София понимала, что ей никогда не сказать этого вслух. Кто она такая? Девчонка с оцарапанными коленками, принцесса… с Дармштрассе. Но все же на следующее утро, прогуливаясь с кузеном, задала ему столь важный для нее вопрос.

– И вы, конечно, захотите взойти именно на российский трон?

Герцог презрительно скривил губы:

– И править страной попов и дураков?! Да вы смеетесь надо мной, кузина! Нет и быть не может страны прекраснее моей Голштинии. Только ей я готов служить со всем пылом!

И юный Карл Петер Ульрих отсалютовал сорванным цветком.

«О да, мой дражайший кузен. Я видела, чему вы готовы служить со всем пылом…»

Однако Фике не промолвила ни слова – да кузен и не ожидал от нее никаких слов. Не дурак же он, в самом деле, прислушиваться к лепету какой-то кузины-оборванки.

Преклонение Иоганны перед прусским двором было столь велико, что после Эйтина она не могла не посетить Берлин, не присесть в церемониальном поклоне перед Фридрихом Великим. Конечно, и Фике была рядом с ней. И тут впервые Иоганна ощутила, что дочь выигрывает в том незримом соперничестве, о котором она сама и думать боялась. Император Фридрих обратил внимание на юную принцессу, но весьма жестко оборвал саму Иоганну, стоило ей заговорить о себе и своих желаниях.

В Европе было неспокойно: умерла Анна Иоанновна, престол России занял ее племянник Иоанн Антонович, но всего через год цесаревна Елизавета, поддержанная гвардией и мелким дворянством, выбросила Брауншвейгскую династию из царского дворца. Годовалый Иоанн Антонович был заточен вместе с матерью и более никогда уже свободы не видел. Однако столь печальная судьба не насторожила Европу. Теперь все княжества и герцогства ожидали рождения наследника у Елизаветы или появления того, кого императрица назовет наследником российского престола, буде дитя не родится.