Екатерина Великая - [33]

У нее болели зубы. Часто, когда боль пульсирующими молоточками стучала в висках и пронзала острой молнией челюсть, она долгий вечер высиживала на каком-нибудь балу или приеме и, стиснув зубы, обменивалась краткими любезностями. А ей нестерпимо хотелось забиться куда-нибудь в укромный уголок и остаться наедине со своими страданиями. Многие месяцы ей не давал покоя зуб мудрости, и наконец, трепеща от страха, она согласилась вырвать его.

Придворный малоопытный хирург взял щипцы и попросил великую княгиню открыть рот. Та с замирающим сердцем, собрав в кулак всю свою волю, сидела на деревянном полу. Слуга держал ее за одну руку, а доктор Борхав за другую. Страшные щипцы вошли в рот. Хирург зацепил ими зуб, и, поворачивая, начал тащить его. Несчастная дико закричала от боли, из ее глаз и носа потекло, «как чай из носика чайника». Последний ужасный рывок. Хирург вытащил зуб, а вместе с ним порядочный кусок кости. Из раны хлынула кровь на платье Екатерины, лужицей растекаясь на полу. Лицо ее горело, словно опаленное огнем.

В этот момент на пороге появилась государыня. Увидев страдания Екатерины, она тоже начала плакать. Доктор объяснил ей, что произошло. Сама же Екатерина, когда кровотечение утихло, сказала Борхаву, что вытащена лишь половина зуба, а другая часть его еще торчит. Остолбеневший от ужаса лекарь хотел было нащупать остаток зуба пальцем, но Екатерина не позволила ему сделать это.

Слуги принесли лоханки с горячей водой, чистые тряпки и мазь. Хирург нервно мерил шагами комнату. Через несколько часов Екатерина смогла лечь в постель и отдохнуть. Прошел день-два, и она начала есть. Острая боль в ране прекратилась, но челюсть и подбородок еще долго оставались иссиня-черными.

Екатерина твердо решила устранить еще один источник боли. Вскоре после свадьбы ей стало ясно, что она ни в коем случае не должна влюбляться в своего мужа. «Если бы он возбуждал хоть чуточку любви, я бы его полюбила, — писала она, вспоминая о том времени. — Но я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, то будешь самым несчастным созданием на лице земли». Она была сурова к себе, стараясь замкнуть наглухо свою душу и сердце от жалкого, временами злобного мальчишки, к которому отныне была прикована. «Он едва ли замечает тебя, — говорила она себе. — Он разговаривает только о куклах… и любая другая женщина вызывает у него больше внимания, чем ты». С холодным сердцем и ясными глазами Екатерина трезво оценивала свое положение и отдавала себе отчет в том, насколько опасно и недальновидно для нее было бы пробуждать в себе искреннее чувство к своему мужу. В лучшем случае от него можно ждать дружбы, но не любви.

Да и сама по себе их супружеская жизнь удаляла их от любви. Между ними не было половой близости. Екатерина, как женщина, совершенно не возбуждала Петра.

Как-то раз до ее слуха долетели слова, сказанные им своим слугам о том, что прелести его жены не идут ни в какое сравнение с прелестями фрейлен Карр, бывшей в ту пору его любовницей. («Он не знал никаких приличий, разглагольствуя во всю глотку», — писала Екатерина в своих мемуарах.) Они жили в разных апартаментах, и хотя Петр каждую ночь спал в постели Екатерины, раздевался и одевался он у себя и жил так же независимо, как и до свадьбы. Его, казалось, нисколько не заботило то, что он был обязан исполнить свой первый долг — зачать наследника, которого так ждала его царственная тетя. Он пренебрег этим ожиданием и был уверен, что винить в бесплодии будут не его, а Екатерину. Вероятно, у него была полоса полового бессилия. Он часто болел, и доктор пускал ему кровь, а в начале 1746 года к нему прицепилась жестокая лихорадка, продержавшая его в постели почти два месяца.

И опять, в то время как великий князь выдерживал тяжелую схватку с болезнью, императрицу охватила паника. Если Петр умрет до того, как забеременеет Екатерина, все надежды Елизаветы на продолжателя династии Романовых развеются прахом.

Лихорадка отступила, и Петр оправился от болезни. Однако шли месяцы, а признаков беременности у Екатерины так и не появилось. После почти года замужней жизни она оставалась бесплодной. Елизавета полагала, что ей известна причина. Об этом уже давно шептались. Великая княгиня, утверждали злые языки, завела шашни с Андреем Чернышевым, слугой Петра. Ее якобы застали наедине с ним в очень пикантном положении. Ее сердце принадлежало ему. Пылая страстью к Андрею, «она не могла одновременно быть женой Петру, а потому и не стала пока матерью.

Все эти слухи не обходили стороной и императрицу, которая как раз и собирала их, просеивала сквозь сито своих мыслей в часы ночного бодрствования и размышляла о том, как лучше наказать Екатерину. Она велела Петру и Екатерине исповедаться и дала указания священнику, который должен был задать Екатерине вопросы, требующие недвусмысленных ответов. Целовала ли она Чернышева? Екатерина с негодованием отвергла это предположение. Священник передал ее ответ императрице и добавил, что великая княгиня была искренна. Но слухи не умолкали, и государыня все больше укреплялась в своих подозрениях. Наконец, устав ждать, пока все решится само собой, она начала действовать.