Екатерина Великая - [35]

Канцлер представил императрице свои рекомендации в письменном виде. Она соизволила прочитать их лишь через две недели и решила назначить наперсницей Екатерины кузину Марию Чоглокову, приятную молодую женщину, которой было едва за двадцать. Будучи в некотором смысле тугодумкой, Мария обладала развитым чувством благопристойности и не поддалась бы обаянию Екатерины, не позволила бы вовлечь себя в сомнительные проказы. Лишенная чувства юмора и воображения, мстительная и недоверчивая, она была тем не менее образцовой женой, которая обожала своего молодого красивого мужа и уже родила нескольких детей. Из всех ее достоинств Елизавета более всего ценила именно плодовитость. Мария постоянно ходила на сносях, и императрица надеялась, что Екатерина, препорученная ее заботам, последует этому примеру.

С Петром дело обстояло значительно сложнее. Сместить наставников великого князя и его гувернера Брюммера, который втерся в доверие, к Екатерине и «любил ее как дочь», было не так-то просто. Елизавета выбрала князя Репнина, человека просвещенного, с утонченными вкусами. Она надеялась, что князь, влияя на Петра, со временем облагородит его чувства и мысли. Остроумный, галантный и общительный Репнин был генералом и отличался солдатской прямотой и чувством долга. Сможет ли он держать под контролем и, что гораздо труднее, перевоспитать своенравного великого князя? Но в тот момент это мало волновало императрицу, все мысли которой были заняты Екатериной.

Состав слуг Петра и Екатерины подвергся очередной чистке. Всех любимцев убрали. Те, кто остался, жили в тревоге за свою судьбу. В своих мемуарах Екатерина писала, что она и Петр предались «грустным размышлениям».

В тот же день канцлер нанес визит Екатерине и привел с собой беременную Марию Чоглокову, у которой был мрачный, недружелюбный вид. Увидев ее, Екатерина сразу расплакалась. «Для меня это было как удар грома среди ясного неба», — вспоминала она. Мария не только была ярой сторонницей враждебного канцлера, но и славилась своим крутым нравом. Екатерине, которая устала от неусыпного наблюдения «аргусовых глаз» мадам Краус, стало ясно, что ее ждут тяжелые времена — К слежке еще добавляется предубеждение.

Поток слез Екатерины стал еще обильнее, когда канцлер объявил ей, что императрица назначила Марию Чоглокову обер-фрейлиной с правом распоряжаться всеми слугами. Обе женщины почти сразу же скрестили мечи, хотя Екатерина сквозь слезы уверила Бестужева, что «приказы государыни являются нерушимым законом» для нее и что она с покорностью принимает эти изменения в своем дворе. Выражая мысли Елизаветы, Мария сказала великой княгине, что она упряма. Екатерина захотела узнать, чем она могла заслужить подобную оценку, но Мария надменно ответила, что она сказала то, что ей велела императрица, и больше ей нечего добавить.

Начало было плохим, но дальше дела пошли еще хуже. Мария Чоглокова почти не спускала с Екатерины глаз, и та стала ее пленницей. Они проводили вместе долгие часы — дуэнья с каменным лицом и медленными, плавными движениями и веселая, живая, умная великая княгиня, которой теперь было отказано в общении с ее прежними подругами и которая вынуждена была терпеть постоянные поучения Марии, скучные и тупые. Часто у Екатерины не было никакого занятия, кроме чтения, и она с радостью погружалась в свои книги. Она молила бога, чтобы ее тюремщица Мария разрешилась от бремени как можно скорее, и тогда она, Екатерина, получила бы несколько дней передышки.

Екатерине позволялось проводить время с Петром, но встречи со всеми другими были ограничены до предела. Мария запретила прислуге Екатерины беседовать с ней.

— Если вы скажете ей больше, чем «да» или «нет», — предупредила их опекунша, — я передам императрице, что вы усердно интригуете против нее, потому что интриги великой княгини хорошо известны.

Опасаясь буйного гнева царицы, все старались вести себя так, чтобы не дать ни малейшего повода заподозрить их в измене, и потому прислуживали своей госпоже молча, что усугубляло ее недобровольное одиночество.

Всякий, кто заговаривал с Екатериной, сразу возбуждал подозрения в Марии, и даже сдержанные комплименты вызывали у нее недоверие. «Той зимой, — вспоминает Екатерина в своих мемуарах, — я уделяла много времени своей внешности. Княгиня Гагарина часто говорила мне украдкой, хоронясь от мадам Чоглоковой — ибо, с точки зрения последней, каждый, кто хвалил меня, даже мимоходом, совершал тяжкое преступление, — что я с каждым днем становлюсь все краше». Отгороженная от внешнего мира, лишенная своих обычных удовольствий, Екатерина проводила больше времени перед зеркалом. Дважды в день ей делал прическу искусный парикмахер-калмык, совсем юный, почти мальчик. Волосы у нее были на зависть густыми и, завиваясь, красиво обрамляли лицо. Елизавета освободила ее от обязанности брить голову и носить злосчастный черный парик, и ее волосы роскошным потоком растекались по спине и плечам, вызывая зависть у придворных дам. Она не пудрила их, и природный сочный каштановый цвет вызывал всеобщее восхищение.

Екатерине начали льстить, правда, шепотом. Кто-то сказал ей, что шведский посол Вольфенштерн считает ее «очень хорошенькой», и это смущало ее, когда (это было редко) ей разрешали обратиться к нему. («То ли от скромности, то ли по кокетству, я не знаю, — писала она позднее, — но смущение было подлинным».)