Екатерина - [42]

Карета Нарышкина имела кругом, даже в колесах, зеркала.

Российские дамы и кавалеры восторгались изящным вкусом петербургского щеголя.

Бестужев говорил, что союзы между государствами должны покоиться на взаимных пользах и на торговле.

А Петр Федорович, будучи рыцарем, изощрялся в издевках над меркантильной политикой, обещая при своем императорстве «союзы чести и благородных сердец».

«Адевшись в мусшком плате я ехать верхом в Чарско село», — так писал наследник российского престола.

Герольды в латах, сопровождаемые отрядом конной гвардии и драгун, разъезжали по Петербургу и, при звуках литавр, оповещали население о предстоящем бракосочетании.

Каменная некрашеная стена, обрызганная утренними лучами, подчас кажется городскому человеку более прекрасной, чем само восходящее солнце.

Невесте сшили платье из серебряного гласе, окаймленное на высоте пол-юбки битью из золота.

«Теперь война между двумя союзницами России — Пруссиею и Саксониею; обе имеют право требовать от нас исполнения договоров: на которую же сторону склониться? — Разумеется, на саксонскую, ибо Фридрих II нарушитель всеобщею спокойствия» (из письменного мнения Бестужева, написанного вскоре после бракосочетания).

Сократ на одном пиру украл ковш.

«Этот подлый русский язык пригоден только собакам и рабам», — говорил Брюммер, воспитатель наследника российского престола.

Во весь 1745 год императрица ни разу не присутствовала в сенате.

В том же году скончался Акинфий Никитич Демидов, оставив наследникам своим 21 завод, 30 000 крепостных душ, 23 городских дома, Магнитную гору, Точильную гору, соляной прииск с угодьями, довольно капитала, сел, деревень, пильных мельниц, драгоценных вещей и серебряной посуды.

На горных заводах Акинфия Никитича рабочий вместе с лошадью зимою получал б копеек в сутки.

Сорочку на новобрачную наденет принцесса Гессен-Гамбургская, а штаны с жениха снимать будет обер-егермейстер граф Алексей Григорьевич Разумовский.

Невеста получила от государыни повеление отправиться в баню.

Сенатор Шувалов считал, что монополии и откупа должны быть в руках вельмож.

«Все погибло, если корыстная профессия откупщика сделается, благодаря их богатствам, еще и уважаемой профессией» (из Монтескье).

Мы уклоняемся от описания первой брачной ночи, тем более, что императрица Екатерина II, видимо, не столь краснеющая, довольно хорошо запомнила наиболее существенные подробности: «Его императорское высочество, плотно поужинав, пришел спать, и когда он лег, он завел со мной разговор о том, какое удовольствие испытал бы один из его камердинеров, если бы увидел нас вдвоем в постели; после этого он (т. е. жених) заснул и проспал очень спокойно до следующего дня. Простыни из каммердука, на которых я лежала, показались мне еще летом столь неудобны, что я очень плохо спала, тем более, что, когда рассвело, дневной свет мне показался очень неприятным в постели без занавесок, поставленной против окон, хотя и убранной с большим великолепием розовым бархатом, вышитым серебром. Крузе (камер-фрау) захотела на следующий день расспросить новобрачных, но ее надежды оказались тщетными; и в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейшего изменения».

— Мама уехала, даже не простившись, — сказала Екатерина.

— Это она, чтобы не растрогать вашу чувствительную душу, — пояснил молодой муж.

Восьмая глава

1

В небольшой, пригретой майским солнцем, комнате Летнего дворца Петр Федорович играл концерт для нескольких персон своего дворца.

Екатерина пропускала звуки скрипицы мимо ушей, думая о лакее.

Петр Федорович напивался музыкой, как водкой.

Если трудные пассажи становились чистой музыкой, т. е. всем на свете и ничем, Петр Федорович бросался целовать или смычок, или струны, причем к квинте он питал особую нежность.

А однажды во время послеобеденного концерта, когда четвертая струна — басок, обмотанная серебряной тончайшей проволокой, гнусно сфальшивила, Петр Федорович озверело перекусил ее серебряное горло своими длинными зубами.

Екатерина думала о красивом лакее. Он был в сажень ростом. На груди хоть танцуй, а плечи, как скамьи.

Петр Федорович играл на скрипке с закрытыми глазами.

«Сегодня он будет целоваться с квинтой, — решила Екатерина. — Да, это так! Он теперь совсем не в уме».

И на цыпочках вышла из комнаты.

Кузина Маврутка, любя издевки над родом человеческим, рассказывала, как однажды великая княгиня на вопрос, какой музыке, перед всей остальной, она отдает решительное предпочтение? — ответила, не долго раздумывая: «Самой тихой».

В большом зале Летнего дворца красили потолок. На лесах, сшитых живым гвоздем, покачивались маляры с кистями на длинных палках.

Лакей саженного роста стоял у окна, безразлично поглядывая на диких уток, плещущихся в гнилой Фонтанке.

Противоположные окна залы выходили в грязный вонючий дворик.

Не решаясь окликнуть лакея, великая княгиня прошла к своей комнате и, остановившись в полурастворенных дверях, стала пронзительно смотреть в круглый тяжелый затылок.

Лакей гладил себя по густым умасленным волосам и не оборачивался.

Екатерина жевала воздух, казавшийся ей горячим. Маляры с кистями на длинных палках покачивались под потолком, растравляясь сердцем от скрипки, «воющей знатно», хоть и не по-русски, не по-новгородски, не как своя теплая баба.