Эхо моей судьбы - [2]

Где все тропинки замело,

Я грежу о краях отверженных,

Где воздух ломок, как стекло.

Я грежу о нездешней вольнице,

Сиянье радуг ледяных,

О необъятной светлой горнице —

Просторах гулких и пустых.

Там, средь бескрайнего безмолвия,

Где лишь торосы, да пурга,

Ветра подобно белым молниям

Втыкают в синие стога

Свои трезубцы закалённые

И дышат нежностью земной,

И вновь летят, неутолённые,

На свой невиданный разбой.

А здесь всё тише, бесхребетнее,

Бескровней, вялостней, теплей,

И я сама всё безответнее,

А путь мой глуше и темней.

Где абсолют — наперсник холода,

Алмаза крепость — силы грань,

Не может сердце быть расколото,

Как пустотой его ни рань.

Моё дыхание у вечности —

Один воздушный пузырёк,

Что меж землёй и небом мечется

И так от Севера далёк…

«Без исповеди с причастием…»

Без исповеди с причастием

Два года копчу окрестности.

Цветы поливаю с тщанием,

Не принятым в этой местности.

Здесь больше всё куры с козами,

Да огурцы над тыквами,

А я засадила розами,

Да пальмами двор утыкала.

Лоза моя вся усатая,

Ни дать и ни взять — красавица.

А юго-восток пассатами

Здесь очень своими славится.

Дожди мою крышу вымыли

Кислотами с радиацией,

Но в целом, неплохо приняли

Вальяжность мою с прострацией.

Живу-не тужу, чужбиною

Не мне тяготиться в старости,

Одной своей половиною

Оставшейся в давней давности.

Ну, что вы опять заладили

Про север и тьму могильную,

Когда я тоску отвадила

Под дробь грозы семимильную!

Не вспомню, когда я плакала,

Смотря на графин с наливкою…

И тайными зрели знаками

В салате сыры с оливками.

«Стеклянно иней сыплется с ветвей…»

Стеклянно иней сыплется с ветвей

Декабрьским утром, тает и дробится.

Упав на рёбра острые камней,

Он с них стекает чистою водицей.

Играет свет, мерцая вразнобой

Лучами льда брильянтовой огранки…

А дым свивает кольца над трубой,

И так приятно думать спозаранку

О том, что в этой гулкой тишине,

Среди зимы неправдашней и мглистой

Ничто не может сердце ранить мне.

Душа, в тиши купаясь студенистой,

Слилась с её покоем наливным

В скалистых гор укромной полой чаше,

Что стала мне прибежищем родным,

Всех дальних далей радостней и краше.

И что теперь грустить о прежних днях,

Где не было просвета и надежды?

В ладони лёд истаял, а в горах

Открыло солнце плазменные вежды…

«Мои стихи, как рыбы в океане…»

Мои стихи, как рыбы в океане,

В моих глубинах ходят косяком.

А я лежу у печки на диване,

И голова с ногами — босиком.

Мои стихи словами серебрятся

И плавниками колются в ночи,

А я ловлю напев аллитераций

И слушаю, как он во мне звучит.

Сопряжена с рассветом и закатом,

Я просто грежу и во сне живу,

Забыв, кем я была в миру когда-то, —

Со всеми вместе спящей наяву.

Зачем мне память — злобное отродье,

Что ковыряет сердце день деньской?

Мои стихи придут на мелководье

Периферии духа на постой.

Они очистят грешный эпителий,

Его снимая с ветреной души,

В которой снова ангелы запели

И стали чувств остатки ворошить.

На острие пространства векового,

Где мне с тобой никак не разойтись,

Будь ярче света, праведное слово!

Хранитель мой, и ты со мной молись!

Когда б во мне осилилось былое,

И стал мой взор провидчески терпим,

Мне б вознести свой глас у аналоя

И встать почти безгрешной перед ним!

Но нет пути назад в своё рожденье,

Где был лишь малый первородный стыд…

Опять, увы, пишу стихотворенье,

А сон мой грешный разум сторожит.

И плещут рыбы блёсткими хвостами

И раздувают жабры, как меха,

И я лечу проклятыми верстами

Неясных грёз на поиски греха.

«Нет волшебных чар у февраля…»

Нет волшебных чар у февраля,

Он бесплоден, этот злой колодник.

Спят под спудом холода поля,

Только ветер — севера угодник

Мчит, сминая воздух, и кнутом

Хлещет ледяным повдоль дороги,

А над ней снега летят гуртом,

Засыпая чёрные облоги.

Кое-где лоснятся зеленя

На озябшем выстуженным взгорке,

Колокольцем бронзовым звеня,

Конь с телегой, да кобель на сворке

Потащились ветру супротив

За цыганом в псивом полушубке.

Он какой-то скачущий мотив

Напевал, цыганка, дуя губки,

На телеге ехала, чинясь,

Будто королевишна в карете,

На себя примерив ипостась

Самой гордой женщины на свете.

Вот они вписались в поворот

И из глаз исчезли, только звуки

У моих оставили ворот.

А февраль студил мне лоб и руки,

Да полы завёртывал пальто,

Осыпая белым снегом плечи,

И на целой улице никто

Не спешил ему и мне навстречу…

«Над селеньем плывут ароматы цветенья…»

Над селеньем плывут ароматы цветенья,

Пчелий радостный гул, соловьиная трель…

У весны есть свои непростые знаменья,

Их в эмалевом небе выводит апрель.

Так давно это было — беспечная юность

И любовь без оглядки, и ропот, и страсть,

Как же быстро на смену им годы сутулость

С хромотой мне подсунули, словно смеясь.

Нет, пока ещё гордо несу я по свету

Свой стареющий облик, но дома, в тиши

Я снимаю с себя всё величие это,

Тело — только сосуд для бессмертной души.

А душа, как была, так осталась нетленна.

Каждый звук этой шири впитав, каждый миг,

Без оглядки живёт на больное колено,

Чутко слушая птичий заливистый крик.

А душа, воспарив над весенним раздольем,

Расправляет над ним два окрепших крыла,

Озирая цветенья хмельное застолье,

Где когда-то не гостьей, хозяйкой слыла…

«Какое пиршество оттенков…»

Какое пиршество оттенков

Сегодня видится с утра:

Восхода розовая пенка,

Под ним лиловая гора,