Эхо моей судьбы - [16]

Но для себя не мыслил он беды.

Собрался в путь зловредный старикашка,

Взяв в руки посох, а на горб — суму,

Вздохнул перед дорогой зло и тяжко,

Дав волю козням и простор уму.

Он двинулся в Багдад, имея лампы,

Гремящие в большой его суме,

Он был хитёр и ненавидел штампы,

Политикан отъявленный. В уме

Перебирал он план жестокой мести,

Оглядывал его со всех сторон.

Решил он к Аладдиновой невесте

Поближе подобраться. Только сон

Соединить бы мог урода-старца

И деву молодую, но у нас

Такое сплошь и рядом может статься,

Ведь деньги правят в мире без прикрас.

Наш век хитёр, он стал иезуитским

По воле рока, честный человек

Теперь не в моде, проще вкровь разбиться,

Чем переделать скорбный этот век.

Старухи покупают малолеток,

А старики дуреют от красот

Пустых и бестолковых юных девок.

И те и те не знают ни забот,

Ни веры в Бога, ни душевных тягот,

Лишь звон монет живёт у них в груди,

И пусть грехи на них, как тучи, лягут,

Они считают, — могут победить

Судьбу и рок, и выскочить сухими

Непогрешимо из любой воды,

Такие урождаются глухими,

Слепыми и презревшими труды.

Потомственные воры и воровки

Чужих сердец на удочку греха,

Они имеют подлую сноровку

Обмана индульгенцией махать

Хоть перед чёртом, забывая видно,

Что Сам Всевышний ведает конец

Бесславных дней их и Ему обидно,

Что на природу вздел такой «венец».

А в старину ещё в ходу бывали

Другие нормы, есть пример один,

На нашем фоне станет ни едва ли

Белее снега юный Аладдин.

Любовь ему весь мир заполонила,

В груди зажегшись факелом, она

И есть та сокрушительная сила,

Что людям ради вечности дана…

*****

Но ближе к делу. Шёл колдун, ярился,

Устав пустыни разгребать песок,

И вот уж он в Багдад теперь явился,

Приблизив час расплаты. Этот срок

Он назначал не раз в своих мечтаньях,

То так, то эдак морща страшный лик,

Преодолев с натугой расстоянья,

В которые иголкою проник,

Как в ткань судьбы. Завистливое сердце

Его не знало ни минуты сна,

И вот стоит он пред заветной дверцей,

За ней — Будур, она сейчас одна,

Окружена покоем, тишиною,

Её отец и муж в пылу погонь

Ещё вчера умчались. Над горою

Едва рассвет забрезжил, добрый конь

Уж бил копытом и, седлом увенчан,

Унёс молодожёна в тот же миг.

Охота хоть не заменяет женщин,

Но дорога тому, кто любит крик

Последний дичи, выслеженной ловко.

Не знаю я в том ценности иной,

Как на конях изнашивать подковки,

Да рисковать своею головой.

Но, так и быть, простим им эту малость.

Султан и Аладдин в своём лесу

Добыли всё, по чём в тот день стрелялось:

И кабанов добыли, и косуль.

Домой вернувшись с трубами и гиком,

Они застали там разор и стон, —

Пропал дворец в сиянии великом,

Тот, что из злата джинном возведён…

Колдун, поутру постучав в ворота,

Вскричал, что ищет лампы на обмен,

Будур ещё поспать была охота,

Да скучный день грозил меж праздных стен,

А ей с торговцем из страны заморской

В диковинку калякать и она

Схватила лампу старую, да горстку

Монеток мелких, и бежит одна

Открыть несчастью дверь, не зная страха.

Колдун лишь только лампу увидал,

Как словно бы воскрес, восстал из праха

И тут же джинна вызвал. Сей скандал

Произошёл едва ли ни мгновенно,

Исчезли старец, дева и дворец…

Султан и мой герой попеременно

Пустое место из конца в конец

Изъездили, ощупали, не зная,

Как здесь и что без них произошло…

Печальная история какая…

Как будто было счастье, да ушло.

Султан в тот миг немного помешался,

Давай на Аладдина сыпать гнев,

Потом и вовсе с зятем распрощался

И бросил паренька в тюремный зев…

Будур кричала, билась, словно птица,

Попав в силки зловредного «купца»,

Да было б легче, право, удавиться,

Чем любоваться этого лица

Морщинистою кожей и глазами,

Как два укола ядовитых стрел.

Особенно ей жутко вечерами,

Когда колдун беззубый пил и ел.

Он, ухмыляясь, словно бы дразнился

Пред ней своею старостью седой,

Ронял еду, над слугами глумился,

Плескал в них жиром, грязною водой,

Толкал ногами, хохоча безумно,

Облизывая пальцы, скалил рот,

Рыгал над блюдом съеденным он шумно

И смахивал со лба несвежий пот.

Будур в печали, бедная, и в страхе

Не знала, как ей быть, и клала нож

В постель свою, когда в ночной рубахе

Ложилась спать. На иблиса похож

Был магрибинец древний, наслаждался

Испугом юной девы он не раз,

Когда за нею в коридорах крался,

Как тень, и жидкой бородёнкой тряс…

Он предлагал ей то парчу с атласом,

То бриллианты с золотом за ночь,

Грозился казнью дискантом и басом,

Но каждый раз был изгнан девой прочь.

Смешно сказать, — убожество такое

Коснётся плоти, жизнью налитой…

Колдун себя звериным тешил воем

Мечась гиеной в комнате пустой.

Так дни катились в страхах и тревоге

Для нашей пэри. Но она теперь

Немало расхрабрилась, видя в Боге

Подмогу от несчастий и потерь.

Глава XIV

Наверное, читатель, вы летали

И падали во сне и наяву.

Я удивлю кого из вас едва ли,

Когда скажу, что и во сне живу.

Да-да, во снах могу себе представить

Я что угодно, всюду побывать,

Виденья запечатывает память

Такими, как подсунула кровать.

Они объёмны, в меру достоверны,

Я слышу речь и музыку, и свет,

Сияет он то ярко, то неверно,

Но в снах моих нет ощущенья бед.

Бывает, что тревога чуть коснётся,

Как дуновенье ветра, но, тот час

Она то чёрной птицей обернётся,

То прозвучит как чей-то строгий глас,

То расстелиться пожелает гладью