Эхо моей судьбы - [15]

Глава XI

Не впроголодь живу, не босо,

Кошу траву, как граф Толстой,

Соседи не встречают косо,

Пускает время на постой.

Мы вместе с ним гуляем в прошлом,

Презрев пространства полый шар,

А после всех стихом горошим,

Отмыв от вечности нагар.

Мой дух покой себе не ищет,

Где можно тихо почивать,

Он постоянно жаждет пищи

Для дум. И только я в кровать

Свой грешный разум опрокину,

Как дух зовёт меня отсель

На трав зелёную перину

Лететь за тридевять земель.

Однако мне в краю заветном

Гулять давненько не пришлось

В своём обличье неприметном,

Да просто время не сошлось.

Авось, сегодня всё срастётся,

И мне привидится Багдад,

И Аладдин на дне колодца

Времён мне снова будет рад…

*****

Колодец вечности…. Гляжу в него изрядно

Годов, часов моих и прожитых минут.

Иному заглянуть и вовсе вниз накладно,

Боится он, бедняк, в смущенье — ну сочтут

Чрезмерно любопытным, вдруг негоже,

Не тот он ракурс явит пошлого лица…

Мы все себя, порой, пытаемся ничтоже

Получше выставить и то не до конца.

Глава XII

Итак, я снова здесь. Благословен Багдад,

И муэдзин кричит, и вторит глотке эхо…

Сейчас найду друзей, и будет каждый рад,

И встретят гостью здесь вином и добрым смехом…

Но, что за чудеса, у ханского дворца

Стенания и плач, стоит, понурясь, стража…

Иду искать внутри властителя-отца

Прелестницы Будур, и примечаю — сажей

Как будто тень легла на царство и окрест,

Так, словно свет померк, и потускнело злато,

И помертвело всё в пределах этих мест,

Сиявших лишь вчера столь щедро и богато…

Султан сидел, вперясь в узорный потолок,

В глазах его больших, искрясь, стояли слёзы.

И видно было мне, что старец изнемог,

Окаменев в подушках, не меняя позы.

«Величество», — зову и трогаю его, —

«Очнитесь, я прошу, скажите, что случилось!?»

Он будто не слыхал призыва моего,

Султанская его совсем ослабла милость.

Но кое-как его я в чувство привела,

Мы выпили вина и, закусив шербетом,

Владыка мне сказал, мол, зря сюда пришла,

Он сам не знает, где на всё найти ответы.

А было хорошо, и правили вдвоём

Султан и Аладдин, причём, второй старался

Быть сыном для того, кого зовут царём,

Но и народ жалел и встретить не боялся

Ни нищего, ему давая всяких благ,

Ни сироту, его устраивая бытность,

И смело защищал страну, и всякий враг

Им был изобличён здесь, несмотря на скрытность.

Охотились вдвоём они, и зверь любой

Был загнан тотчас храбрым зятем и повержен…

Народ за ним бежал вслед радостной гурьбой,

Крича ему хвалы… Теперь же безутешен

Султан с тех самых пор, как вдруг исчезла дочь,

Исчез её дворец, убранство, двор и слуги…

И даже Аладдин не знает, как помочь,

Сидит в зиндане он в опале и в испуге.

«Не ведаем, казнить нам сына своего

Удавкой, топором, иль сбросить с минарета…

Пока мы не решим, ты навести его,

Да передай, что он того не минет света».

И я пошла в зиндан. Восточная тюрьма

Страшнее самой страшной преисподней.

Чей гений породил сей выворот ума,

Мы не найдём, увы, в Корана старом своде.

На земляном полу, где царствие мокриц,

Где скорпион спешит во след за сколопендрой,

Мой добрый Аладдин лежал, забывшись, ниц,

В набедренной повязке, пленник бледный.

Я парня подняла приветливой рукой,

Терзать не став его вопросами, сказала:

«Ты что-то скис, дружок, мой мальчик дорогой,

Поверь же мне сейчас, совсем не всё пропало.

Ты помнишь, мы вдвоём в плену у колдуна

В такой же вот дыре нечаянно томились?

Наверно, это он нашёл тебя. Сполна

Решил он отыграться, только нынче сбились

Назад его часы, мы справимся с тобой,

Скажи мне, где кольцо? Да вот оно — на пальце!

Потри его скорей, и снова мы домой

Отправимся к тебе, мы — вечные скитальцы!»

Всё вышло в тот же миг. Мы выбрались наверх,

Нашли одежду Аладдина в старой сакле…

И вот уже его я слышу прежний смех,

А мать его бранит привычно. Лишь иссякли

Богатства, всё раздал соседям Аладдин, —

И камешки свои, и звонкие монеты…

Мать пилит, мол, опять не пощадил седин,

Как хватится султан тебя, да спросит, где ты…

И вдруг мой взгляд нашёл в углу дырявый холст,

Мне помнится, что джинн им как-то похвалялся,

Он, дескать, хоть дыряв, но, вишь, совсем не прост,

От дедушки с отцом сей раритет достался.

Побитый молью холст был выцветшим ковром,

Покрытым сплошь восточной крупной вязью.

Я не владею сим древнейшим языком,

Но вдруг прочла на нём меж дырами и грязью,

Что это не тряпьё, забытое в углу

По давешней гульбе добрейшим верным джинном,

Но это самолёт. И, видимо, хулу

Мать Аладдина нам не к месту удружила.

Уселись мы вдвоём на этот странный плот,

Скомандовав ему лететь туда, где ныне

Его хозяин-джинн в иных руках живёт,

Оставив мать одну в тиши грустить о сыне…

Глава XIII

Пока в Багдаде пели, танцевали,

Мололи чушь, от счастья чуть дыша,

Колдун заснул хоть ночь одну едва ли,

Его копила злобная душа

Отмщенья яд. Он на кофейной гуще

Гадая, видел, что из кладовой

Мы выбрались и стали Крёза пуще

Богаты с лампой медной. Он домой

Тогда пришёл растерянным изрядно,

Похоронив нас вместе с мыслью той,

Что сгинем мы. Одно ему накладно —

Вернулся он с котомкою пустой.

Что ж видит он в пророческих разводах

На дне кофейной чашки в этот раз?

Что Аладдин наш, не прошло и года,

Женился сам и нас от скуки спас.

Тут ярость колдуну затмила очи,

Он выдрал клок волос из бороды

И стал кричать, несчастья нам пророчить,