Егор Гайдар - [50]

Надо сказать, что «реальность» — та самая, которая существовала за пределами его вселенной-библиотеки, за пределами кружка, за пределами его обширных интеллектуальных занятий, — то есть сама жизнь, — медленно текущая, почти стоячая вода, заплесневевший рассол брежневской эпохи — вот эта реальность не в первый раз наносила ему удар или впрыскивала в него свой яд, что будет точнее.

Выросший в легкой и теплой обстановке родительского дома, где с раннего детства им любовались и восхищались, он, хорошо помнивший сладкие запахи детства — яблоневые и сливовые запахи свердловского дома, где над ними любовно кружили сестры Бажовы, где жил его любимый сводный брат Никита, запахи дачи в Дунине — запахи костра, и свежескошенной травы, глиняного берега Москва-реки, запах рассохшейся лодки и кислого вина, он сейчас резко ощутил свое взросление как прыжок через пропасть — а может быть, и падение в нее.

Да, «взрослый» мир постоянно показывал ему свое отвратительное лицо, заставляя замыкаться в скорлупе своего сознания.

Ведь Егор воспринимал мир — несмотря на всю его советскую заскорузлость — открыто и дружественно, а вот теперь что-то надломилось.

Такой же — очень тяжелой по последствиям — была и история с листовками, когда пришлось поссориться с Битовым и его подругой.

Были и другие истории, когда Егор вдруг понимал, что жизнь устроена совсем иначе, по другим законам, и их не распознать логически, их не вычислить и не построить из них закономерности, потому что это стихия, недоступная его пониманию.

Каждый раз это непонимание больно ударяло — он пытался понять и не мог, как и почему это происходит, и становилось еще больнее. И он еще глубже прятался в своем хрупком мире смыслов и творчества.

В этом — наверное, именно в этом — он был близок своему деду Бажову.

Но — с другой стороны — подобно деду Гайдару, он каждый раз после такого крушения, пережитого шока, после разрыва плавного течения времени, после жизненной катастрофы обретал второе дыхание. И оказывался как бы на новом, следующем витке жизни.

И тогда выяснялось вдруг, что крушение было пережито им не зря.

Мы уже говорили, что у любого кружка — во все времена, но особенно в ту эпоху — были свои типологические особенности.

Одна из них — закрытость, замкнутость, «катакомбность», готовность к изоляции и «жизни внутри», к автономному плаванию, без особой оглядки на социум. Острое недоверие к окружающему миру. Способность различать «своих» и «чужих», особенно в диссидентской среде. Способность выдвинуть из своих рядов лидера, вождя. Таким лидером, конечно, всегда и везде был Гайдар. Хотя он не был старше других, не обладал никакой властностью, формальным статусом, но ему хватало морального авторитета и интеллекта.

Другая особенность — напряженная, «густая», полная страстей и даже интриг, отношений и «выяснения отношений» атмосфера внутри кружка. Часто это было связано с «чисткой рядов», когда любой моральный проступок карался чересчур строго, и любое подозрение в доносительстве — было чревато полным остракизмом, даже без подтверждения вины.

Но было еще одно «кружковое» качество, которое не лежало на поверхности и не бросалось в глаза. Это была надежда на опережающее развитие. То есть на то, что происходящее в кружке имеет высокую социальную значимость. Несмотря на общее мнение окружающих, что это «никому не нужно» и «ни к чему не ведет» и что «это опасно».

Нет, кружковцы не могли не верить в то, что они делают что-то очень важное для страны и очень скоро, уже в обозримом будущем, по крайней мере при их жизни, — все «это» будет востребовано обществом. Верили и поддерживали друг в друге эту веру.

Эта надежда на опережающее развитие была свойственна и гайдаровскому кружку — и в зачаточном, то есть почти домашнем его состоянии, когда это был просто кружок московских интеллектуалов, и в состоянии уже более полном, когда москвичи и ленинградцы объединились.

Но еще в самом начале пути, то есть в 1981–1982 годах, когда Гайдар и его друзья работали в институте системных исследований, эту надежду поддерживала в них и некая зыбкая внешняя реальность — реальность новой попытки правительственных реформ. От Комиссии по экономической реформе при Политбюро, наделенной высочайшими полномочиями, они поначалу, по молодости лет, ждали многого. Но это была далеко не последняя «высочайшая комиссия», в работе которой принимал участие Гайдар.

Вообще у советских «высочайших комиссий» была своя интересная предыстория.

С 1972 года лучшие экономические и технические умы страны участвовали в подготовке первой Комплексной программы научно-технического прогресса (КП НТП). Глава ЦЭМИ (Экономико-математического института) академик Николай Федоренко, экономисты Александр Анчишкин, Юрий Яременко, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Борис Ракитский, Евгений Ясин и еще 270 (!) специалистов пытались построить научно-технические прогнозы развития страны.

Результатом был «талмуд» невероятной толщины и мощи. 17 томов (!) программы, не считая сводного, были готовы к весне 1973 года, прошли обсуждение на совещании у председателя Совета министров Косыгина. В 1974-м Госплан принял постановление об учете материалов программы в подготовке плана десятой пятилетки.