Егор Гайдар - [52]
Но до этого момента кружку Гайдара, с одной стороны, и кружку Чубайса — с другой надо было еще дожить.
А пока они варились в собственном соку.
Отличие гайдаровского кружка состояло в том, что они с первых месяцев своей работы во ВНИИСИ начали работать на новую «высочайшую комиссию», в которой активную роль играл сравнительно молодой секретарь ЦК Николай Рыжков. И порой им начинало казаться, что всё, что они обсуждают в узком кругу единомышленников, кому-то нужно. Что это всё не зря. Что это не просто «кружок».
Наступало сырое, рыхлое, пасмурное, как ранняя весна, переходное время начала 1980-х. Оно было по всем своим внешним приметам дико мрачным. В декабре 1979 года началась афганская авантюра. И если сначала казалось, что это всего лишь очередная «народно-демократическая революция», которая происходит где-то далеко от нас, то буквально через год стало понятно — нет, это настоящая война, в которую мы ввязались. Война и по масштабам наших военных потерь, и по масштабам потерь среди мирного населения (собственно, именно жертвы гражданской войны, которых было не менее миллиона, и имел в виду академик Сахаров в своей знаменитой освистанной речи в 1989 году на Cъезде народных депутатов СССР). Беспрецедентной эта война была потому, что ведь это было «мирное время», «разрядка» (впрочем, несколько лет как выдохшаяся), и, если верить лозунгам, советский народ отчаянно «боролся за мир», а советским правительством выдвигались все новые «мирные инициативы»!
А в это время недалеко, лишь в сотне километров от нашей границы, рекой лилась кровь — наших солдат, наших союзников, наших врагов и огромного количества простых людей.
В 1983 году советские ВВС сбили южнокорейский «боинг». «Провокация», как было сказано в советских газетах. На самом же деле — чудовищная человеческая трагедия, страшный международный скандал.
Но еще до «боинга» в связи с войной в Афганистане последовали жесткие международные санкции, резолюции Генассамблеи ООН, и никакие милые домашние радости Олимпиады 1980 года не могли этого скрыть (при том что спортсмены большинства стран отказались приезжать на нее или приехали вне состава национальных команд, под белым олимпийским флагом).
Егор знал все это из первых рук — его отец, работавший в «Правде», тяжело переживал афганскую трагедию.
В магазинах было уже не протолкнуться от очередей. Причем очереди приобрели характер тяжелого социального явления — в провинции по талонам приобреталось уже все сколько-нибудь необходимое, от стирального порошка до детских вещей, не говоря о продовольствии. Чтобы как-то прокормить своих работников, предприятия Тулы, Рязани, Калуги, Брянска и других близлежащих городов в выходные дни посылали автобусы в Москву. В магазинах стоял густой дух столпившихся в очереди несчастных людей, над которыми плыли истошные вопли продавщиц: колбасы только один батон в руки!
Автобусов не хватало, и люди самостоятельно садились в электрички, чтобы ехать часами за такой вот «программой выходного дня» — постоять в московской очереди. В 1990 году заместитель московского мэра Лужков введет так называемую «продовольственную карту москвича», которую выдавали в жэках по паспорту, и с этого момента и вплоть до гайдаровской реформы цен купить что-либо в Москве смогут только те, у кого была прописка.
Происходило постоянное закручивание гаек. Идеологические кампании становились все более тяжелыми по тону и по духу.
Андропов, пришедший к власти в 1982 году, начал с двух таких кампаний — «борьбы за трудовую дисциплину» и «борьбы с нетрудовыми доходами». КГБ активно распускал в обществе слухи о том, что удар будет нанесен по взяточникам, спекулянтам, растратчикам, то есть по тогдашним коррупционерам — нечестным людям, «жирным котам», которые чуть ли не на золоте едят, пока трудовой народ бедствует.
Действительно, арестовали зятя Брежнева — Юрия Чурбанова, расстреляли директора знаменитого Елисеевского гастронома Юрия Соколова. Но стало ли от этого лучше жить?
А вот прелести идеологических кампаний почувствовали на себе многие.
«Первые» отделы всех московских учреждений лютовали. Людей показательно увольняли с работы за десятиминутные опоздания, по магазинам, парикмахерским, ателье, прачечным и даже кинотеатрам в рабочее время ходили дружинники с красными повязками — отлавливали прогульщиков, составляли административные протоколы, сообщали по месту работы, выписывали штрафы. Было неприятно, попахивало антиутопией Оруэлла или Замятина, но глубоко в жизнь эта истерия все же не внедрялась. Чего нельзя было сказать о другой такой же кампании: борьбе с «нетрудовыми доходами». Отзвуки ее чувствовались довольно долго, затронув даже первые горбачевские годы. Вводились новые ограничения на размер приусадебных участков, на продажу урожая с этих участков. Все те же дружинники вместе с милицией отлавливали бабушек с клубникой и пучками зелени на московских улицах, рынках, возле вокзалов и станций метро.
Государство зажимало, закручивало в тиски последние остатки частной инициативы под предлогом благородной борьбы со «злоупотреблениями в торговле».
«Детство Лёвы» — рассказы, порой смешные, порой грустные, образующие маленькую повесть. Что их объединяет? Почти маниакальное стремление автора вспомнить всё. «Вспомнить всё» — это не прихоть, и не мистический символ, и не психическое отклонение. Это то, о чём мечтает в глубине души каждый. Вспомнить самые сладкие, самые чистые мгновения самого себя, своей души — это нужно любому из нас. Нет, это не ностальгия по прошлому. Эти незамысловатые приключения ребёнка в своей собственной квартире, в собственном дворе, среди родных, друзей и знакомых — обладают чертами и триллера, и комедии, и фарса.
Андрей Колесников — эксперт Московского центра Карнеги, автор нескольких книг, среди которых «Спичрайтеры», «Семидесятые и ранее», «Холодная война на льду». Его отец — Владимир Колесников, работник аппарата ЦК КПСС — оставил короткие воспоминания. И сын «ответил за отца» — написал комментарии, личные и историко-социологические, к этим мемуарам. Довоенное детство, военное отрочество, послевоенная юность. Обстоятельства случившихся и не случившихся арестов. Любовь к еврейке, дочери врага народа, ставшей женой в эпоху борьбы с «космополитами».
Эта книга о типичной и в то же время очень нестандартной семье 1970-х, которой достались все атрибуты эпохи – и цековские пайки и лагерные пайки. Ее можно было назвать «записками оранжерейного мальчика» – счастлив тот, чье детство пришлось на годы застоя, чей папа – работник ЦК, а мама – преподаватель французского языка в спецшколе. Мир мальчика не только кунцевская шпана и советский хоккей, но и лето в Юрмале и зима в пансионатах для номенклатурного плебса. Фон биографии этой семьи – история самой страны: репрессии 1930-х годов, война, послевоенное студенчество, шестидесятники-интеллигенты… В этой попытке «словаря» советской эпохи почти каждый читатель узнает самого себя, предметы и понятия, из которых состояло прошлое.
Уникальность этого биографического исследования определяется уже самой темой — новая книга серии «ЖЗЛ» посвящена первому президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину. В этом человеке странным образом уживались два начала, которые и определяли к нему отношение в эпоху перелома. Одна часть людей видела в нем выдающегося строителя новой России, другая — разрушителя великого государства. Но кем бы он ни был на самом деле, одно не подлежит сомнению: Ельцин был востребован самой историей.
Роман «Батист» Бориса Минаева – образ «мягкой ткани», из волокон которой сплетена и человеческая жизнь, и всемирная история – это и любовь, и предательство, и вечные иллюзии, и жажда жизни, и неотвратимость смерти. Герои романа – обычные люди дореволюционной, николаевской России, которые попадают в западню исторической катастрофы, но остаются людьми, чья быстротекущая жизнь похожа на вечность.
Остросюжетная психологическая драма. Писатель Борис Минаев продолжает рассказ о жизни Лёвы Левина, героя двух его предыдущих книг – «Детство Левы» и «Гений дзюдо». Детский психолог Левин внезапно переходит грань, за которой кончаются отношения психолога и пациента, и оказывается в ситуации, близкой к человеческой катастрофе. Любовь вначале служит мощным катализатором депрессии и отчаяния героя, но в результате помогает ему выжить и выстоять, хотя против него все обстоятельства: и тяжелый клинический случай, и политика, и церковь, и моральные табу.
`Вся моя проза – автобиографическая`, – писала Цветаева. И еще: `Поэт в прозе – царь, наконец снявший пурпур, соблаговоливший (или вынужденный) предстать среди нас – человеком`. Написанное М.Цветаевой в прозе отмечено печатью лирического переживания большого поэта.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.