Его звали Отакар - [92]

— Вы на фронте впервые?

— Почему вы спрашиваете? — уязвленный, бросил он. Ротмистр был уверен, что они делают все согласно наставлениям.

— Это заметил бы каждый командир, побывавший на фронте. Ваш штаб расположился в доме священника, в лучшем строении деревни. К нему ведет множество телефонных проводов. Только слепой не увидит, что это штаб. Вы думаете, что немцы этого не установят? Вот увидите, как только начнется бой, они тут же уничтожат это здание.

— Что же нам теперь, перебазироваться в другое место?

— Да нет, зачем же? — сказал капитан. — Это потребует много времени и хлопот. Вы должны перехитрить противника. Пусть они думают, что там штаб. Но одну телефонную линию вы скрытно проведите в какой-нибудь менее заметный дом.

Перны согласился с капитаном и рассказал об этом надпоручику Ярошу. Тот кивнул головой:

— Гм, он прав. — И тут же приказал перенести свой командный пункт в небольшой домик у церкви. С надпоручиком Ломом и Седлачеком они склоняют головы над картой. Подпоручик медицинской службы Шеер, который с отделением санитаров должен был бороться за жизнь раненых, сохранил в памяти смысл монологов командира:

«Церковь будет центром обороны. Откуда бы они ни пришли, мы должны иметь прочную круговую оборону. В самом худшем случае все, оказывая упорное сопротивление и нанося противнику урон, начнут отход от церкви, которую мы должны удержать любой ценой, как это делают советские гвардейцы в Тарановке».

Иногда он, заметив доктора, обращался к нему: «Что у вас, доктор? Вам что-нибудь нужно? Если дело у вас не срочное, то подождите, пожалуйста, мы должны закончить».

Конечно, доктор ждал, с интересом наблюдая за этим решительным, твердым, закаленным командиром. Он всегда был спокоен и точен. Не в его привычке было общаться с людьми в белых перчатках. Он был солдатом до мозга костей. Заметной чертой его характера было здоровое честолюбие. Этот человек прямо-таки источал силу и волю. Своеобразный человеческий мотор. Отдавать эту силу, заряжая ею других, было жизненной необходимостью. Это доставляло ему радость и удовлетворение.

Он получил трудную задачу и, выполняя ее, хотел показать всем, что умеет. Кое-кому может показаться непонятным, почему он сам попросил доверить ему оборону Соколова. Подпоручик Шеер, который как врач более чутко фиксировал психологические состояния, наблюдал удивительный энтузиазм и одухотворенность, которые отражались на лице Яроша. Таким оно оставалось и во время боя. Он понял: мужество и целеустремленность этого человека простираются так далеко, что он не боится даже смерти.

С утра до ночи в Соколове стучат ломы и кирки, высекая при попадании на камни искры, раздается скрип лопат, выбрасывающих наверх мерзлую землю, слышатся голоса женские, мужские, детские. Люди умудряются даже шутить, смеяться. Бойцы заигрывают с девчатами, каждый старается выглядеть бойчее, сильнее. В эти минуты они совсем забывают, что смерть от них так близко.

Разведчики уже повстречались с ней. Небольшими группами, в белых маскировочных халатах, они проскальзывали между позициями боевого охранения и, выстроившись гуськом, исчезали за холмами в лесу. Во время таких вылазок ребята порой оказывались в таких переделках, что у них застывала кровь в жилах. Об одной такой истории поведал Антонин Корима, один из самых отважных разведчиков.

«Я, Черны, Голиан… нас было человек пять. Мы вошли в одну деревню, располагавшуюся рядом с Тарановкой. Нашей задачей было обнаружение немецкого штаба. При этом главным ориентиром для нас служили телефонные провода. Дело шло к утру. Мы вошли в крайний дом. Там были две женщины. Они дали нам холодную вареную картошку — мы были голодны. Женщины рассказали нам, что в деревне немцы, и показали, где в лесу находятся у них танки. Я послал одного, чтобы он лично проверил. Пока посланный разведчик отсутствовал, эти женщины заманили в дом двух немцев. Мы хотели привести пленного. Но эти двое оказались необыкновенно дерзкими и строптивыми. Что мы только с ними не делали, даже грозили оружием, но они качали головами, отказываясь говорить. Добровольно с нами они идти не хотели. Вести их силком, забив кляп в рот и связав руки, было опасно, парни были здоровенные и могли по дороге, воспользовавшись каким-нибудь случаем, попытаться бежать и, таким образом, выдать нас. Поэтому мы вынуждены были их потихоньку ликвидировать за стогом. К этому времени мы уже все знали о танках. Возвращаемся мы, значит, назад, чтобы доложить о разведанном Ярошу. Подошли к хутору прямо перед Соколовом, насчитывавшему пять домов. Вдруг кто-то проговорил шепотом: «Немцы!» Мы залегли у навозной кучи. Но фашисты уже заметили нас. Тогда я подзываю Пепика Черны, самого быстрого из нас, и приказываю ему бежать в Соколово. Тот помчался по лощине, но, не пробежав и двухсот метров, наткнулся на немецкую разведгруппу, состоявшую из семи — десяти человек. Пепик, оставшись незамеченным, быстро залег и, подпустив их поближе, расстрелял из автомата. Мы в это время уже драпали по редкому лесочку. Голиан метнул в сторону две гранаты, а сами мы побежали в противоположном направлении. Немцев это, очевидно, ввело в заблуждение. Они пошли в сторону взрывов гранат, поливая лес из автоматов. Вскоре мы были уже у Соколове…»