Его величество Человек - [52]

—И в чем же я провинилась... Не сказав ни слова, отец и дочь... Точно сговорились... Уж раз сговорились, что ж меня-то оставили, взяли бы с собой...

—Не убивайтесь, апа, сейчас такое горе у многих. У вас есть сын. Пусть он будет жив-здоров! И вы свое здоровье поберегите! — не выдержав заунывных причитаний, воскликнул Ариф-ата.

—Ой, на что мне здоровье? Кому я нужна? Пусть аллах пошлет мне скорую смерть,— с отчаянием проговорила Кандалат-биби и перестала причитать.

Прочитав письмо, Абдухафиз глубоко вздохнул и положил конверт рядом с Кандалат-биби. Ариф-ата держал в руке похоронную, не зная, отдать бумагу вдове или повременить немного.

—Есть у Шахабиддина две сестры,— тихо заговорила Кандалат-биби, взяв себя в руки.— Обеих он сам выдал замуж, обеим заменил отца. Их мужья и дети тоже на фронте. Я еще не говорила им ничего. Теперь нет другого выхода... О аллах, придется и им перенести горе!

Погрузившийся в глубокое раздумье Ариф-ата сидел, не отрывая взгляда от похоронной, и перед его глазами стоял Шахабиддин. От слов женщины у старика сжалось сердце. Какая выдержка! Сама перенесла одно за другим два несчастья, а еще жалеет сестер мужа...

Икбал-сатанг и Абдухафиз молчали. Что они могли сказать? Не было на земле слов, способных утешить несчастную женщину.

—И народу бы надо объявить о его смерти, оплакать, как полагается, покойника...

Кандалат-биби не могла больше говорить, снова умолкла. Опять наступила гнетущая тишина. Абдухафиз тайком глянул на Арифа-ата. Тот, в свою очередь, сдвинул брови и выразительно посмотрел на Абдухафиза. Этот взгляд Абдухафиз понял так: пусть выскажется, пусть отведет душу, нам спешить отсюда не следует.

—Пачча,— снова послышался печальный голос Кандалат-биби,— как это сделать, как поступить, когда покойника нет дома?

—С муллой Шахабиддином мы были как родные братья. Пусть его нет с нами, все равно надо проводить его на тот свет. Соберемся, помянем. Это наш долг и обязанность. Сам возглавлю поминки, как сумею.

—Спасибо вам. Вот, оказывается, что значит иметь добрых друзей. Я поняла это, когда постигло меня горе. Вроде ничего я не сделала хорошего людям, а все — стар и млад — приходят, навещают.

Абдухафиз громко проглотил слюну и перевел дыхание. Словно язык прилип к горлу у Икбал-сатанг. Только Ариф- ата, тяжело вздохнув, несмело сказал:

—Вам бы кого-нибудь из эвакуированных взять к себе.

—О, я бы рада! Сама не решилась сказать об этом. Есть же, наверное, еще неустроенные люди... Может, такую, как я, старушку... Все равно кого...

—Мы подумали, что вы в таком горе, не до того вам.— Ариф-ата заговорил увереннее, ободренный словами самой Кандалат-биби.

—До того или не до того, а это лучший выход, пачча. Вон сколько комнат пустует. Не забирать же мне их с собой в могилу...— взволнованно сказала Кандалат-биби.

—Подумаем, хола,— успокоил ее Абдухафиз.

—Я согласна, а вы уж поступайте как угодно. Спасибо вам... Да, Абдухафиз, когда будет какой-то ответ от командира моего Сираджиддина, сообщи, пожалуйста, сразу.

—Обязательно, хола. А письмо напишу сегодня же.

—Дай аллах тебе счастья в жизни, сынок!

Все встали с места. Ариф-ата прочитал краткую молитву. Кандалат-биби, склонившись, сложив руки на груди, снова застыла. Заныло ее сердце, чуть отогретое дружеским теплом. Она опять осталась одна...

Домой возвращались молча. Ариф-ата шел по дороге; Абдухафиз, постукивая костылями, шагал по тротуару, а где- то позади медленно, устало плелась Икбал-сатанг.

В конце улицы Ариф-ата внезапно остановился и так глубоко вздохнул, что Абдухафизу показалось, будто рядом

фыркнула лошадь.

—Честь и хвала... Откуда у человека столько выдержки, а?

—Я тоже поражен, отец.— Абдухафиз прислонился к

столбу, разминая затекшую руку.

—Оказывается, она все знала, а мы тут ломали голову, как ей сообщить о муже,— промолвила, подходя, Икбал- сатанг.

—Как вынести такое? — заговорил Ариф-ата.— Я знаю Кандалат-биби с того дня, как она вошла в этот дом. Она была всегда неуравновешенной, часто волновалась без повода. Бывало, покойный Шахабиддин чуть задержится в чайхане, она тут же начинает нервничать. Шахабиддин знал это и всегда спешил домой. Помнишь, Абдухафиз, составляя подворный список, мы поздно вечером заходили к Кандалат- биби?

—Да, в тот вечер, когда провожали Батыра...

—Ну, вот. Кандалат-биби сидела тогда у порога, ожидая дочь. Ведь знала, куда и с кем ушла Салтанат, а готова была уже бежать в милицию, сообщать, что дочь пропала. Мы тогда так ей и не сказали, зачем пришли, наврали и ушли,

обманув, как маленькую...

—Надо будет скорее поселить к ней кого-нибудь. Слышите, Икбал-сатанг? — Абдухафиз обернулся к Икбал.

—Слышу, слышу. Через три-четыре дня, говорят, еще люди прибудут.

Они двинулись дальше.

—Если найдем подходящую женщину, это поддержит ее... Абдухафиз, а кто написал ей о гибели мужа? — спросил Ариф-ата.

—Солдат по фамилии Кулаковский. Они с Шахабиддином-ака были пулеметчиками. Пишет, что во время боя осколок мины попал Шахабиддину в голову.

—О аллах! В голову?

—«Мы,— пишет солдат,— были с ним назваными братьями, собирались после войны вдвоем приехать в Ташкент». Шахабиддин часто повторял имена жены, сына, дочери. Сам этот парень отнес тело Шахабиддина в березняк, похоронил его вместе с боевыми товарищами. В конце письма Кулаковский написал, бедняга, и о своем горе.