Его величество Человек - [51]

Тревога за близких, ушедших на фронт, трудная жизнь лишили людей душевного покоя, сделали их нервными, раздражительными. Надо было с ними разговаривать особенно тактично, уметь ободрить умным словом — это теперь стало важно, как воздух и вода. Старый Ариф-ата был в таких делах незаменим. Он умел найти подход к человеку, умел расположить к откровенной беседе.

Вот и сегодня Абдухафиз спешил на встречу с Арифом- ата, с которым они договорились навестить Кандалат-биби.

—Слава аллаху,— сказал Ариф-ата, увидев Абдухафиза.

—Пойдемте быстрее к Кандалат-биби. Меня эта забота давит, как гора. Весь день Думал только о ней.

—Э, кому такое по душе? Но что же делать! Если мы не скажем ей про похоронную, не постараемся утешить ее, кто сделает это? А с чего начинать, я и сам не знаю.

—Ну, пошли.— Абдухафиз поудобнее взялся за костыли.

—Послушай-ка, давай позовем и атын[49]. Все же лучше, если мы придем с женщиной! — предложил Ариф-ата.

Ариф-ата был прав, и Абдухафиз не стал возражать. Решили по пути зайти за Икбал-сатанг.

После похорон Салтанат Кандалат-биби сильно сдала. Выглядела плохо — болезненно-желтая, исхудавшая, морщинистая, она одиноко сидела в своем просторном дворе, облачившись во все черное. Абдухафиз добился разрешения привезти тело Салтанат домой, однако заупокойную молитву пришлось читать над закрытым гробом: врачи категорически запретили открывать его. Кандалат-биби, увидев гроб с телом дочери, упала тогда замертво. Абдухафиз боялся, как бы и сейчас не случилось того же.

Кандалат-биби, увидев гостей, медленно поднялась, поздоровалась с ними и направилась было к тахману[50], но Икбал-сатанг опередила ее. Ловкими движениями Икбал достала и расстелила курпачу. Прочитав короткую молитву, Ариф-ата стал расспрашивать Кандалат-биби о здоровье, о житье-бытье.

—Все никак не могли выбраться навестить вас,— извиняясь, говорил он.— Заботы, общественные дела. Не время сидеть сложа руки. Абдухафиз тоже работает с утра до ночи, так что простите, что давно не были.

—Я не обижаюсь, пачча. Спасибо вам. Хорошо, что не забыли меня. Читаю за вас молитвы...— слабым голосом отвечала Кандалат-биби.

—Давно ли нет писем от Сираджиддина? — спросил Ариф-ата.

—Как случилось... с дочкой, было одно письмо, и на этом все. Отправила ему шесть писем, ни на одно нет ответа.

—Так бывает. Долго не пишут — и вдруг приходит письмо. Некоторые приезжают и сами... Вот от племянника Махкам-бая тоже давно нет вестей,— утешал женщину Ариф-ата.

—От сына Карима-палвана[51] уже пять месяцев нет ни строчки,— вмешалась в разговор Икбал-сатанг.— А помните Султанхана с Пасткучи? Так его сын, оказывается, был ранен, а теперь сам приехал в отпуск.

—О, бедняга... Значит, есть и такие, что приезжают? — У Кандалат-биби в глазах впервые мелькнул живой огонек.

—Конечно! И Сираджиддин вернется.

—Да сбудутся ваши слова! Пришло бы хоть письмо,— сказала, утирая слезы, Кандалат-биби.

—А вы не пробовали написать командиру? — спросил Абдухафиз, думая о том, что вряд ли хватит у них сил сообщить этой несчастной женщине о новом горе.

—Нет. А как это сделать, кому писать, Абдухафиз?

—Надо писать по тому же адресу, но на имя командира части. Дайте адрес, я сам напишу.

—Спасибо, сынок, хорошо, что ты у меня есть.— Кандалат-биби, не вставая с места, отвернула край кошмы, достала несколько конвертов, и отдала Абдухафизу.

Ариф-ата незаметно бросил взгляд на Икбал-сатанг, как бы спрашивая: «Мне начинать или вы сами?» Та прикусила губу и слегка качнула головой, что означало: «Я не могу». Ариф-ата нервничал, не зная, как подступиться. Сейчас самое время, а то Кандалат-биби вот-вот заговорит о муже и о том, что от него тоже нет писем. Тогда будет еще труднее.

—Я говорю, вашей дочери так уж было написано на роду,— начал Ариф-ата издалека,— она достойна попасть в рай, янга. Словно русалка, попавшая в рай, она...

—Лучше бы мне лечь в могилу вместо нее... Не верится, что она умерла, кажется, вот-вот войдет в калитку, улыбнется...— Крупные слезы опять потекли по впалым щекам бедной женщины.

—Не горюйте, янга, что поделаешь!.. От Шахабиддина, кажется, давно нет писем? — решился наконец Ариф-ата.

—Да! — сказала Кандалат-биби.

—Что ж, янга...— Ариф-ата с трудом подбирал слова.— Дай аллах вам терпения, выдержки. Будьте крепки как сталь. Мы пришли к вам, услышав одно известие...

— Значит, правда? — угасшим голосом произнесла Кандалат-биби и низко опустила голову.

Ариф-ата с удивлением посмотрел на Абдухафиза. Икбал-сатанг тоже ничего не могла понять. О чем она? О какой правде говорит?

—Да что ж вы молчите, пачча? — спросила Кандалат-

биби, не меняя напряженной позы.

—Нет, это самое... Вы слышали что-нибудь? — растерянно выдавил из себя Ариф-ата.

—Слышала... Значит, и вам пришло письмо?

—Пришло,— развел руками Ариф-ата.

—От кого? От того же пулеметчика?

—Нет. От самого командира.

—Похоронная? — Кандалат-биби подняла в короткий миг еще больше осунувшееся лицо. Потом она снова резко уронила голову на грудь. Из глаз покатились слезы.

Шли минуты, но женщина сидела неподвижно. Все молчали. Наконец Кандалат-биби выпрямилась, снова подняла край кошмы, достала письмо. Абдухафиз взял его, начал читать про себя. Кандалат-биби сжала руки и, казалось, забыв, что у нее люди, не обращаясь ни к кому, запричитала: