Его уже не ждали - [17]

Не успела женщина закончить мысль, как бесшумно отворилась высокая белая дверь, украшенная золотой резьбой, и в кабинет вошел среднего роста брюнет лет тридцати пяти.

Анна сразу узнала Людвига Калиновского.

Приветливо улыбаясь, с непринужденностью хорошо воспитанного человека, адвокат галантно поцеловал дамам руки, извиняясь за то, что вынудил многоуважаемых женщин ждать.

— Бог мой, в этой прекрасной даме я едва узнаю маленькую панну Аннусю! — мягко, дружеским тоном, с каким обычно обращаются к детям, проговорил адвокат. — Я вас сейчас приятно удивлю.

Он прошел в дальний угол кабинета, снял со стены небольшую картину и поднес Анне.

— Узнаете?

Из багетовой рамки смотрела девочка с пышными локонами и внимательными синими глазам.

— Это же я, — смущенно взглянула на Калиновского Анна.

— Мне удивительно легко удался этот портрет. Считаю его своей наилучшей работой, берегу. Я часто вспоминал вас, — солгал Калиновский.

Анна промолчала.

— Пан Людвиг, Аннусе сейчас очень трудно. Все наши надежды — на вас…

Калиновский опустился в кресло с видом монаха во время исповеди. После маленькой паузы он сочувственно вздохнул и не без удовольствия отметил, что этот вздох дошел до сердца Анны: ее лицо, словно выточенное античным ваятелем, еще больше побледнело.

— К величайшему сожалению, должен сообщить вам неутешительную новость, — на этот раз уже без притворства вздохнул адвокат. — Пана Ярослава Ясинского, точнее — Руденко-Ясинского, здесь судить не будут. По требованию русских властей, его передают в руки царских жандармов.

— Езус-Мария! Это самое худшее, чего можно было ожидать… Когда же это должно случиться? — внешне спокойно, но внутренне трепеща, спросила Барбара.

— Еще окончательно не решено, но, вероятно, в ближайшие дни.

— Вы знаете, в чем его обвиняют? Что его ждет в России? — испуганно спросила Анна.

— Русская жандармерия сообщает: во время обыска на одной конспиративной квартире, принадлежащей «Южнороссийскому союзу рабочих», целью которого было свержение царской власти путем социальной революции, был арестован подданный его императорского величества, типографский наборщик Ярослав Данилович Руденко. Во время препровождения в полицию Руденко убил жандарма и скрылся.

— Это неправда… Он не убивал! — запротестовала Анна. — Все произошло случайно. Ярослав шел к своему товарищу… Неожиданно он увидел, что кто-то выпрыгнул из окна квартиры, куда он направлялся. И тут он узнал товарища, который от кого-то спасался бегством. А в следующую минуту Ярослав уже очутился рядом с жандармом, целящимся в беглеца; Ярослав схватил жандарма за руку… В это время револьвер в руке жандарма выстрелил… А провокатор донес, якобы убийца — Ярослав.

— Это объяснение пана Руденко-Ясинского, — улыбнулся Калиновский. — А царские власти считают, что именно он, Руденко-Ясинский, — убийца. Вы ведь знаете, что составление дурных репутаций — наивысшее удовольствие мерзавцев! И, надо сказать, в России есть на это большие мастера. О, сколько они перевешали наших польских патриотов…

— Разве только польских? — скорбно прошептала Барбара.

— И вот стало известно, что Ярослав Руденко под чужой фамилией скрывается во Львове, — продолжал Калиновский. — Больше того, он участвует в тайном заговоре галицких социалистов против монарха Австро-Венгрии. Из досье[17]львовской тайной полиции я узнал, что сведения русской жандармерии о соучастии Руденко-Ясинского в тайном обществе галицких социалистов подтвердились. Отвечая на ваш вопрос, что его ждет, скажу: в лучшем случае — пожизненная каторга в Сибири, а в худшем… Вам хорошо известно, что русские власти сурово карают политических преступников, а сообщение царской жандармерии, как я уже сказал, свидетельствует, что Руденко-Ясинского они обвиняют в политическом терроре…

Во время разговора Калиновский наблюдал, какое впечатление производят его слова на Анну. От него не укрылось дрожание ее бледных губ, немое отчаяние в отливающих синим бархатом глазах…

Анна сидела, опустив голову, словно поникла под тяжестью горьких дум. Она, казалось, сразу постарела от горя. Вот Анна медленно выпрямилась, лицо ее стало суровым, решительным. В глазах сверкнул смелый огонек.

— Я последую за моим мужем в Сибирь, — решительно сказала она.

Барбара все время опасалась какого-нибудь необдуманного поступка дочери, но гром с ясного неба не напугал бы ее так, как эти слова.

— Что ты говоришь, Анна? Подумай!..

— Да, мама, иначе поступить я не могу. Я пойду за моим мужем и разделю с ним его участь, — твердо ответила Анна.

— Ты забываешь, что мне пришлось покинуть с тобой город, где ты родилась. Забываешь, кто был твой отец. Не кажется ли тебе, что и царь забыл об этом? — Голос Барбары дрогнул. — Дитя мое, порыв твой благороден, но неблагоразумен. Когда ты появишься в России с Ярославом, это может навлечь новую беду на него. Там, в России, еще слишком свежа память о польском восстании и о роли в нем троих отца и дяди…

Барбара боялась, что дочь неверно поймет ее, что отнесет эти слова за счет материнского страха перед одиночеством, и она обратилась к адвокату:

— Возможно, я ошибаюсь, пан Людвиг, скажите, как вы считаете?