Его семья - [3]

— Как пахнет, Яша!

Яков нагнулся к ее рукам, будто лишь в них могло пахнуть сено. И Нине вдруг показалось, что и от его волос струится тот же волнующий запах, и ей захотелось погладить Якова по голове. Захотелось так сильно, что она даже отвела руку назад.

Потом, охватив руками колени, Нина смотрела на небо. Мягкий свет луны заливал ее лицо, а звезды играли в глазах. Нина почти ощущала их прикосновение… Чувствовала себя хорошей и доброй, хотелось сказать любимому что-нибудь такое, чтоб и ему стало так же хорошо. И, все еще глядя в небо, она мечтательно проговорила:

— Когда я поеду в институт, я буду часто писать тебе. А ты, Яша?

Яков молчал. Нина повернулась к нему и увидела перед собой побледневшее, незнакомо прекрасное лицо. Яков без слов схватил ее в объятия, прильнул к испуганно раскрытым устам долгим поцелуем…

Возвращались домой, когда короткая летняя ночь уплывала на запад, а на востоке уже светлело небо. Нина шла, притихшая, сосредоточенная, напуганная всем случившимся.

На следующий вечер они снова встретились, так как не могли уже оставаться друг без друга. А утром Нину охватывали сомнения, от которых хотелось бежать, а бежать было некуда…

Особенно беспокоила Нину мысль об институте. Она хотела учиться в медицинском, послала туда документы и уже собиралась взяться за подготовку к экзаменам. Теперь все ее планы рушились.

Яков не хотел понимать ее колебаний и сомнений и твердил лишь одно: они должны пожениться. И Нина невольно подчинялась ему, — возле него все казалось таким простым и ясным…

Яков не раз высказывал ей свои взгляды на семью. И хотя Нина не всегда соглашалась с ним — жене он отводил место лишь дома, оставляя за собой и труд и заработок, — ее все же радостно волновало предчувствие той светлой, счастливой жизни, о которой он так увлекательно умел рассказывать.

— Нет, Яшенька, я тоже буду работать. Я хочу учиться, — пыталась возражать Нина.

— Хорошо, — соглашался Яков, — будешь учиться. Но сначала поживем для себя… Ну годик… нет, два! Два года, Ниночка!

…Нина вздохнула, опустив руки. Рамочка с фотографией упала на пол.

II

Они снова поссорились. Нина ходила по комнатам с тем сосредоточенным злым выражением лица, которое так старило ее. Дети, наплакавшись, притихли. Старшая, Оля, любимица матери, очень похожая на нее, обиженно оттопыривая губки, что-то шептала маленькой Галочке. Галочка терла пухлыми ручонками покрасневшие глазки и тихонько всхлипывала, вздрагивая всем телом.

Яков заперся в кабинете — небольшой комнатке в конце коридора, где поселился с тех пор, как ссоры с женой приобрели особенно острый характер. Слышно было, как скрипел под ним стул. Крепкий табачный дым просачивался в коридор и другие комнаты.

Нина вышла в кухню, села чистить картофель, хоть и не собиралась ничего готовить. Чувствовала необходимость что-нибудь делать, чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься от нерадостных дум. Однако очень скоро поймала себя на том, что ничего не делает.

Сидела над миской, уронив руки на колени, устремив в одну точку сухие, горячие глаза… Неожиданно почувствовала тупую ноющую боль выше локтя. Отвернув рукав серенькой блузки, Нина увидела большое сине-красное пятно.

«Это он», — вспомнила она, и перед ней возникло лицо Якова: бешеное, чужое, со злыми огоньками в глазах.

Громкий звонок заставил Нину вздрогнуть. Нож упал, жалобно зазвенел, ударившись о железную миску.

Нина сидела в нерешительности. Не хотелось идти открывать, тем более, что это мог звонить кто-либо из товарищей мужа.

Звонок задребезжал снова. Нина услышала, как повернулся ключ в двери кабинета, как щелкнул замок.

Яков хрипло спросил:

— Кто?

— Ниночка дома?

Услышав голос соседки, Нина выбежала из кухни.

При виде Нины Яков насупился и боком отступил к двери кабинета.

— Ниночка, опять? — шепотом спросила соседка, делая испуганные глаза.

Нина молча кивнула головой, ибо чувствовала, что достаточно ей сказать хоть слово — и она не выдержит, расплачется. А плакать при этой женщине, которая (Нина это хорошо знала) забежала больше из любопытства, нежели из сочувствия к ней, она не хотела.

— Он тебя ругал? — жадно допытывалась та. — Ниночка, а ты ему что?

— Пойдем ко мне, — наконец заставила себя сказать Нина. Это было выше ее сил — стоять у двери, за которой притаился Яков…

Соседка Нины — Лата, как она любила называть себя, знакомясь с мужчинами, — была замужем за работником жилищного управления. Она уже достигла того возраста, когда такие, как она, женщины, начинают отдавать предпочтение платьям самой легкомысленной расцветки и становятся ревностными сторонницами косметики. Лицо ее расплылось от жира, довольно бойкие глазки превратились в узенькие бесцветные щелочки, и только длинный, несколько повернутый в сторону нос выделялся на нем с особой выразительностью.

Нос неизменно приводил ее в отчаяние: она была твердо убеждена, что если б не эта досадная игра природы, половина рода человеческого пребывала бы у ее ног.

Пока же у Латиных ног был лишь один представитель этой половины человеческого рода, имевший счастье влюбиться в нее еще двадцать лет тому назад.

Тогда Лата жила в селе и была обыкновенной деревенской девушкой с трехклассным образованием. Шесть лет она ходила в школу, просиживая по два года в каждом классе, и наконец бросила ученье. Жизнь в селе Лата вспоминать не любила и начинала рассказ о себе с того знаменательного дня, когда перевезла свой сундук на квартиру мужа, переменила деревенское имя Лукерья на благозвучное — Лата и стала приобщаться к городской цивилизации.