Его семья - [22]

Это воспоминание, мгновенно промелькнув в голове Якова, будто помогло ему взглянуть на себя со стороны, увидеть себя — небритого, с растерянным лицом, в измятом, грязном костюме. И мысль, что и у него сейчас такой же жалкий вид, как у того коммуниста, заставила его выпрямиться, взять себя в руки.

— Товарищи! — сказал он твердо. — Я знаю, что вина моя немалая… За то, что я не выполнил задания редактора, я должен понести партийное наказание…

— Только за это? — спросила Степанида Никитична. Головенко постучал по графину, укоризненно взглянув на нее.

— За это я должен понести партийное наказание, — подчеркнуто повторил Яков, даже не оглянувшись на Сологуб. — Что же касается моих, как сказал товарищ Руденко, семейных дел… Товарищ Руденко тут обвинил меня во всем. Получается так, товарищи: без всяких на то оснований ревнует меня жена — я виноват! Скандалы мне устраивает — я виноват! Дома создались невыносимые условия — тоже моя вина! Так берите и бейте Горбатюка! Добивайте его! Это ведь легче всего…

— Эх, Яков, не то говоришь! — с досадой произнес Руденко.

Горбатюк повернулся к Николаю Степановичу. Он теперь обращался уже непосредственно к нему. Снова чувствуя себя невинно обиженным, хотел рассказать обо всем, что произошло с ним за последнее время, но все больше волновался, и это мешало ему.

Яков повторил, что он заслужил наказание за невыполнение приказа редактора, и почему-то (он и сам не знал зачем) сказал о том, что десять лет работает в газете и за это время не имел ни одного взыскания, что разлад в семье произошел не по его вине.

— Я еще раз повторяю: не я затеваю ссоры, которые привели вот к этому, — указал он на Нинино заявление. — Между мной и женой уже нет ничего общего… Она не хочет понимать меня…

— А вы ее?

Это опять Сологуб. «До чего же въедливая женщина!»

— Я сделал все, что мог. Себя не переделаешь.

— А надо бы…

Горбатюк сел, недовольный своим выступлением, тем, что говорил мало, неубедительно и, пожалуй, совсем не то, что нужно было сказать. И особенно невыносимой показалась тишина, воцарившаяся после его выступления, — тяжелая, гнетущая тишина, от которой как будто даже потемнело все вокруг.

— Кто просит слова, товарищи? — спросил Головенко.

Коммунисты молчали. Холодов, наклонившись к соседу, что-то тихо говорил ему, и тот покачивал головой. «Обо мне», — подумал Яков. Петр Васильевич все поглаживал свой подбородок, словно пробуя, хорошо ли он выбрит, и Горбатюк знал, что он тоже думал о нем.

Выступили почти все коммунисты. Говорили много, горячо, и почти все не укладывались в десятиминутный регламент.

Но больше всего поразило Якова выступление Сологуб. Она все время просила слова, но Головенко каждый раз называл другую фамилию, и Степанида Никитична сердито посматривала на него, а лицо ее все больше краснело.

— Я не согласна с теми товарищами, которые всю вину на Нину сваливают! — начала она свое выступление, стуча крепким кулачком по столу, как бы стремясь вбить в него каждое свое слово. — Поставить бы каждого из вас к плите да к детям, посмотрела б я, что бы вы запели!..

Она глубоко вздохнула, словно ей не хватало дыхания.

— Да, — продолжала Сологуб, переводя сердитые глаза на Якова. — Мало любить детей. Любить — и курица может. Воспитывать их нужно! Воспитывать, товарищ Горбатюк! — с яростью крикнула она, будто Яков возражал ей. — А может ли это сделать Нина, у которой умственный горизонт дальше кухни не простирается? Которая, кроме базара, ничего и не знает?

Стучала по столу кулачком, и ее острые, как гвозди, слова все больнее ранили душу Якова.

— Наши дети — будущие строители коммунизма. Вся их дальнейшая жизнь будет связана с общественными интересами. Эти интересы и будут в первую очередь занимать и волновать их. И мать, находящаяся вне общественной жизни, в наше время не может справиться с трудной задачей воспитания детей. Не может! Вот что, товарищ Горбатюк!.. А кто виноват, что Нина стала такой? Вы, товарищ Горбатюк! Только вы!

— Так уж и я! — не выдержал Яков.

— Да, вы! И вам не отвертеться от этого, что бы вы здесь ни говорили, каким бы несчастненьким не прикидывались. Думаете, я забыла вашу семейную философию? Забыла, как вы говорили, что работающая женщина — не женщина, а синий чулок, что призвание каждой из нас — сидеть дома, создавать мужу семейный уют? Вы и на Нину свою смотрели, как на своеобразную кастрюлю, в которой должен вариться этот ваш уют… Вот и воспитали женушку себе в утешение. И теперь сама жизнь мстит вам. Ибо нельзя в наше время так семью строить. Вот что!.. А теперь вы прикидываетесь невинным ягненком, на жалость нашу надеетесь? Не надейтесь!..

— Я не прошу этого…

— Нет, просите! — возразила Сологуб. — Просите, товарищ Горбатюк! На это и было рассчитано ваше выступление… Бить вас нужно, а не жалеть!..

— Товарищ Сологуб, ваш регламент исчерпан, — предупредил Головенко Степаниду Никитичну.

— Мне еще две минуты.

— Как, товарищи, дадим Сологуб закончить?

— Дать! Дать!

— Я вот что скажу в заключение: Горбатюк морально испортил свою жену, пускай теперь и перевоспитывает ее. Товарищ Руденко говорил здесь о разводе. Очень уж вы умный, товарищ Руденко, — детей делать сиротами! Запретить ему разводиться!.. Я считаю, товарищи, что Горбатюк не достоин высокого звания члена нашей Коммунистической партии. Горбатюк пьянствует. Он не выполнил ответственного задания редактора и тем самым сыграл на руку нашим классовым врагам — кулакам, которые развалили колхоз… Я предлагаю исключить Горбатюка из партии!..