Его семья - [18]

«Марийка, милая Марийка», — растроганно улыбается Нина, на мгновение отрываясь от письма. Но почему чем дальше читает она, тем неприятнее становится ей? Что это: тоска о прошлом, сожаление о несбывшихся мечтах, зависть к институтской Марийкиной жизни, которая, судя по этому письму, была очень интересной, очень содержательной и… недоступной для Нины?

Хватит, хватит! Ведь она решила сегодня гнать от себя грустные мысли…

«Где сейчас Марийка? — думает Нина. — Верно, работает, имеет семью, как всегда, весела, счастливо живет с мужем, не ссорится с ним… Кажется, нет на свете человека, который мог бы долго сердиться на нее!..»

Нина не ответила на это письмо. Почему? Сейчас убеждала себя, что ей, наверно, было некогда, а потом забыла ответить, что… Да разве мало могло быть этих «что» у замужней женщины!

А другая мысль, горькая и беспощадная, пробиваясь из самой глубины Нининого сознания, проникала в самые сокровенные уголки ее души, и эту мысль нельзя было заглушить никакими «что».

«Не ответила потому, что стеснялась. Тебе было неловко… Ты стеснялась подруги, хоть и не хотела признаться в этом самой себе… Что интересного было у тебя? Чем ты могла похвалиться перед подругой? Мужем? Да. А собой, своей жизнью? Ведь именно об этом спрашивала тебя Марийка. Вот почему ты не ответила!»

Нина уже не хочет оправдываться перед собой. Пусть так, пусть. Но виновата ли она, что так сложилась жизнь, что на ее пути встал Яков? Ведь она хотела учиться, так хотела учиться!..

И привычная уже неприязнь к Якову с новой силой пробуждается в ней. Это он ограбил ее, а теперь еще издевается!..

Теплые чувства, вызванные Марийкиным письмом, поблекли, уже не волновали ее сердца.

Нина сложила письмо, спрятала его в книгу. Все же была благодарна ему за воспоминания, которые хоть немного согрели ее! Возможно, и лучше, что их пути разошлись, что она не встретит больше Марийку. Возможно, и лучше…

В коридоре послышался плач Оли. Нина вскочила с кушетки, в тревоге бросилась к дверям.

— Ох! — всплеснула она руками, увидя дочек.

Держа за руки Галочку, Оля горько плакала. Туфельки, чулочки, белое платьице, даже личико младшей дочки — все было в грязи. Лишь черные глазенки, словно блестящие бусинки, выделялись на замурзанном личике.

— Ну где ж это ты так? — чуть не плакала Нина, беря Галочку за руку.

Галочка важно шла за матерью. Оля продолжала реветь, будто подрядилась делать это за сестру.

— Да ты чего? — прикрикнула на нее Нина.

— Ты меня накажешь! — заливаясь слезами, ответила Оля. — Что я Галочку не убе-е-рег-ла… Мамочка, я больше не буду!..

— Не буду наказывать, только замолчи, — пообещала Нина, и девочка моментально перестала реветь.

Нина наполнила ванну теплой водой, а Оля стала рядом и, все еще всхлипывая, рассказывала:

— Мы через лужу прыгали, прыгали, а-а я Гале говорю: «Тебе нельзя, Галочка, ты еще маленькая…» А-а Галочка все-таки прыгала и упала… Тогда мы испугались, вытирали ее, а-а она не вытира-ается. Тогда мы заплакали, а-а Галочка не-е плакала…

Голенькая Галочка сосредоточенно ожидала, пока ее посадят в ванну. А когда уже сидела в воде, устремила на Нину черные бусинки-глаза:

— Ты не будешь наказывать Олечку, да, мам?

— Тебя накажу, — намыливая дочку, ответила Нина.

— Меня? Немножечко, да, мамуся? — торговалась Галочка. — Ой, ма-а, глазы щиплет!..

XII

Горбатюк ночевал в одной из комнат редакционной библиотеки, лежа прямо на полу. Как он попал сюда и что делал до этого, так и не мог вспомнить.

Встал, отряхивая измятый костюм. Страшно болела голова, мучила жажда, и хотелось опохмелиться. Но денег не было, все пропил вчера.

Он ломал голову, где бы достать денег, и вспомнил о Васильевне, у которой как-то взял десятку да так и забыл отдать. «А пускай, отдам заодно!» — наконец решился он.

Васильевна внимательно посмотрела на него, достала старенькую сумку, долго шарила в ней, что-то тихонько шепча. «Свинья я, свинья!» — ругал себя Горбатюк за то, что не вернул ей десятку.

— Может, вам больше нужно? — спросила Васильевна, подавая деньги.

— Спасибо! — поспешно отказался Яков, взяв пять рублей. — Я вам, Васильевна, сегодня же отдам.

«Ох, как нехорошо! — морщился он, вспоминая вчерашнюю пьянку. — И как это я не удержался?.. А тут еще это заявление. Теперь Руденко меня живьем съест. И будет прав… Убить меня мало!»

Вернувшись в редакцию, Горбатюк уселся за стол с добрым намерением немного поработать, а потом дневным поездом выехать в командировку. Но работа не клеилась. Мысли исчезали так же внезапно, как и появлялись, а в голову лезли какие-то пустяки.

То он начинал думать, что ему нужно сшить себе новый костюм; то смотрел на большой и красивый, но давно уже испортившийся радиоприемник и приказывал себе не забыть отдать его в ремонт; то, наконец, вспоминал, что завтра в театре должна состояться премьера и что его приглашали на нее…

Но все эти мысли все настойчивее и упорнее заслоняла мысль о вчерашнем происшествии. И как ни гнал ее от себя, как ни пытался избавиться от нее Яков, она каждый раз возвращалась и беспокоила его все больше и больше. И тут же Горбатюк вспоминал Нину, детей и убеждал себя в том, что он должен наконец разрубить узел, который все туже затягивался на его шее.