Его-Моя биография Великого Футуриста - [22]

Торжество Поэта сменилось неиспытанной печалью.

Сердце сжалось в неизбывной тоске.

Нездешне светлые творческие мысли и поэтические гордые образы, которыми проникнута утренняя Землянка, трепетные мечты о новом искусстве футуристическаго Слова и рядом пошлая действительность — бездарно купеческая жизнь с вербицкими и чарскими, с управляющим и кумушками, с наследством и родственниками, с кретинизмом и пермскими газетами — всё это сбило Поэта с толку и заскучал Василий, заметался, забился в одиночестве, затуманился в угаре мещанства.

А так хотелось работать, творить, размахнуться.

И никого небыло около — кто мог бы почуять Истину — кто мог бы дружеским светом вниманья согреть расцветающую жизнь Его.

Он затаенно смолк.

Я же на первый момент как то потерялся что-ли перед возрастающей наглостью семейной какофонии и сильно начал нервничать отстаивая Поэта.

Но скоро расправил свою волю и стал затевать какого либо совершенья.

И час настал.

Я решил летать на аероплане — дальше.

Поэту затея сразу понравилась: Ему так недоставало к полетам ищущаго Духа — полетов тела под облаками, недоставало стремительнаго освобожденья в небо.

А я подумал:

— Поэт будет моим благодарным пассажиром на аэроплане и главное Он и Я станем истинными футуристами своих воздушных дней Аэровека.

Я уехал в Петроград, а там с известным авиатором Лебедевым решил ехать в Париж: кстати я никогда небыл заграницей.

Заграница

Кинематографической сменой панорамы началась моя заграничная европейская жизнь.

Несколько дней в Берлине принесли много яркого, величественно-культурного, современного, все удивило до преклоненья и больше всего знаменитый зоологический сад и колоссальные кофейни, где я за кофе курил идеальные сигары.

Проехался по крышам и по подземной железной дороге, на гоночной моторной лодке по Шпрее, пил баварское пиво.

Видел в цирке Эдипа — постановку Макса Рейнгардта, памятник Рихарду Вагнеру.

Великолепный вокзал.

Дальше.

В день — в Брюсселе — видел Сенну с аристократического французского верха, закруженного ветром брюссельских кружев, был на фламандском низу демократической Бельгии.

Дальше.

Париж.

Остановился в гранд-отель на площади Гранд-Опера.

Взял автомобиль, помчался бульварами по площадям Бастилии к июльской колонне, — башни Эйфеля, Луврского музея, Согласия с Луксорским обелиском, Карусели, Л'Этуалэ с триумфальной аркой.

Вечером стоял на балконе своего номера изумленный электрическим океаном огней.

Поехал по казачкам Монмарта, напился абсенту, в Мулен-руж шампанского.

В следующие дни взялся за работу: начали с В. А. Лебедевым ездить на аэродром, в Иссиле-Мулино, а там — аеропланные мастерские, ангары, авиационные школы, полеты.

Пассажиром я поднялся на фармане и весь Париж развернулся пестрой скатертью.

Перед полетом выпил стакан коньяку на случай более легкого раставанья с жизненной суетой, выпил и сам авиатор.

Полет оказался пьянее: мне совершенно вскружило голову и я — кажется — заорал во всю глотку от наплыва энтузиазма.

Было жутко-ново до божественности ощущенья, до ясности райских галлюцинаций, до сумасшедшей красоты.

От счастья испытанного полета два дня я невыходил из кабаков Монмарта, упорно исследуя абсент — любимое орошенье Артюра Рембо и Верлена.

Подошел чудесный праздник Карнавал Микарем.

Согни тысяч жизнерадостных парижан с утра, во всяческих маскардностях, с оркестрами, колоссальными цветами, плакатами, песнями и весельем рассыпались по бульварам.

Встреча белых королев Карнавала у Луврского музея была украшена прилетом аероплана, с котораго авиатор бросал королевам (выборным работницам) живые цветы и конфетти.

А вечером от щедрого бросанья конфетти — улицы на четверть покрылись разноцветным бумажным снегом.

Мой подъем на башню Эйфеля в сильный ветер заставил меня искренно оценить высокие достиженья столицы Мира.

Мне очень понравилось парижское уменье жить на улице, чувствовать себя культурно-демократически.

В гигантских многоярусных магазинах Бон марше, Лувр я накупил всякой ерунды ради обворожительных продавщиц.

Дальше.

Я решил ехать в Лондон на всемирную выставку воздухоплаванья.

На океанском корабле через атлантический Ла-манш меня дьявольски укачало.

Меня и знаменитого Фармана (тоже укаченного) спасал Лебедев.

После переправы в Лондон — вся Англия качалась в моих глазах дня три, вместе с выставкой авиации, где я бродил: значит недаром пишут, что Лондон всегда окутан густым туманом.

В ресторанах меня поразил пуддинг с ликером — зажженный.

Парижская простота улиц сменилась чопорной Пикадилли.

Удивили туннели под Темзой, музей Индии, Хрустальный дворец, Истэнд — морская торговля вдоль гавани Темзы.

На аеродроме в Гендоне проводил полетные дни, гонялся на автомобилях, завтракал у каких-то лордов в честь авиаторов, видел суфражисток и не видел капли искусства — всюду буржуазная отсталость, провинциальность.

— Зато — футбол — гениальный.

— Гуд-бай.

— Дальше.

Обратно через Ламанш — было спокойно — начался отлив и корабль наклонившись очутился на земле около берега Франции.

Я, Лебедев, и еще несколько спортсменов американцев спустились по веревочной лестнице и бросились бежать по дну морскому сквозь туман к Булоню сюрмер и добравшись, укатили в Париж.