Его любовь - [33]
И наконец — тихий голос Федора:
— Пора!
Землянка ожила. Прокатился по ней приглушенный звон. И утих.
— Будите всех, — приказал Федор, хотя и чувствовал, что уже никто не спит. — Осторожно освободиться от кандалов, вооружиться, кто чем может, и ждать команды!
Достали из потайных укрытий найденные инструменты. Несколько ножниц, ножи, стамеску. Микола достал ножницы, которые принес сюда первыми, портновские, с широкими лезвиями. Хотел сначала расковать Федора — ему как назло перебили сегодня палкой правую руку за то, что слишком тянул время. Заметили-таки. Сам он теперь не мог высвободиться, и Микола нагнулся к его ногам. Но Гордей, почему-то оказавшийся рядом, ухватил Миколу за руку, и Федор сказал:
— Помоги ему…
Но Микола молча начал освобождать от кандалов Федора. Нелегко было разогнуть металлический хомутик, склепанный немцем-кузнецом за один миг, но справиться было можно. Главное — сделать на стыке хотя бы маленькую щель. Делать-то приходится на ощупь, железо соскальзывает, и цепи гремят.
Со своим хомутиком возился значительно дольше. И устал: правая рука дрожала от напряжения, и неудобно было орудовать, согнувшись в три погибели. Тяжело дыша, растирал онемевшие пальцы рук. Наконец освободился. Пошевелил затекшими ступнями. Знал, кандалы уже отброшены, однако продолжало казаться, будто он все еще закован. Легко двигая ступнями, он радостно сгибал и разгибал ноги — цепи больше не звякали, и именно это окончательно убеждало: он свободен, свободен от кандалов.
А тем временем кто-то выхватил ножницы из его рук, и он слышал, как возились рядом, крякали узники, круто ругались, желая побыстрей разогнуть проклятый хомутик; люди со злостью дергали цепи, и бряцанье становилось громче и громче.
Федор, до боли закусив губу, чувствовал: начинается то, чего он больше всего боялся — паника! Любое, тщательнейшим образом подготовленное дело она способна свести на нет. Он попытался негромко напомнить об опасности, о дисциплине, но его уже не слышали. На дверях еще чернел замок, и раздавались размеренные шаги часового вдоль землянки, но те, кто уже высвободил ноги для побега, пробирались поближе к выходу, — вот и стало другим казаться, что они могут не успеть расковать себя: ведь инструмента так мало. Во тьме нападали, чтобы отнять ножницы, даже на тех, кто их уже передал соседу; стонали и ворчали, ругались и ссорились. В землянке неудержимо нарастал подозрительный шум.
— Вас ист дас? — ворвался внезапно угрожающий окрик. — Староста, что там такое?
Федор еще с вечера предусмотрительно приказал закарпатцу Якову остаться у дверей и внимательно прислушиваться. Все важное из немецких разговоров передавать немедленно, а также, если возникнет необходимость, — объясниться с охраной.
— Да это хлопцы из-за картошки дерутся… — попробовал успокоить часового Яков, а у самого от волнения горло перехватило спазмами. — Бидон не выскребли, вот и началась свалка.
Часовой поверил: разве не дрались вчера эти ненасытные трупы даже из-за невымытого бидона, за вонючую гущу на дне. Расхохотался: ну и ну, утром им всем капут, а они дерутся за картофельные объедки.
И зашагал прочь.
Когда шаги часового отдалились, узники снова принялись за кандалы, но теперь осторожней. Окрик и луч фонарика остудили горячие головы, как ледяной душ.
Федор посоветовал:
— Работайте, прикусив языки…
Теперь его сразу послушали.
И хотя цепи продолжали позвякивать, это было не страшно: ведь такой перезвон всегда доносился из землянки, даже когда все спали, и часовые привыкли к этому.
А когда от цепей освободились все, в землянке прекратилось постоянное позвякивание — и сразу стало необычно, жутко, пожалуй, страшнее, чем в момент паники, когда кандалы звенели слишком громко. Хоть бери цепи в руки и побрякивай ими нарочно, для маскировки, чтобы отвести возможное подозрение из-за чрезмерной тишины.
Хорошо еще, что не утихает дождь. Хлещет и хлещет монотонно, скрадывая звуки. Часовой отошел в противоположный угол площадки. Именно в такой момент нужно будет открывать замок. Изнутри, сквозь решетку. Пожалуй, с вышки, которая метрах в двадцати пяти отсюда, не заметят костлявой и черной руки, которая протянется к замку. Да и туман как раз, дождь, темнота. Отсюда, правда, заметно, что часовой на вышке стоит к землянке боком, чтобы ветер не бил в лицо. Видно даже, как он слегка покачивается: наверно, притопывает замерзшими ногами.
Тем временем шаги часового опять приближаются. Скользнул по замку яркий луч фонарика, и шаги стали удаляться. И в тот же миг сквозь решетку просунулась рука. Но ключ предательски дрожит в непослушных пальцах, никак не может попасть в отверстие. И чертовски неудобно к тому же! Владимир мысленно уговаривает себя: «Спокойно, спокойно…» А еще бахвалился, что не было раньше замка, который не смог бы открыть.
Федор, заметив его состояние, подбадривает:
— Володя, не робей! Давай, Володя, смелее! Жми!
А позади, застыв напряженно, ждут сотни узников. Ключ от их жизни в Володиной руке.
Бородка ключа нырнула наконец в глубокое отверстие, Владимир почувствовал, ключ дошел до конца, и осторожно, как только мог сейчас, начал поворачивать его, слегка покачивая, как и во время примерки, всего себя вкладывая в движение ключа. О, поддается, поворачивается. Еще немного, еще.
Казалось, ничто не предвещало беды — ротное тактическое учение с боевой стрельбой было подготовлено тщательно. И вдруг, когда учение уже заканчивалось, происходит чрезвычайное происшествие, В чем причина его? По-разному оценивают случившееся офицеры Шляхтин и Хабаров.Вступив после окончания военной академии в командование батальоном, Хабаров увидел, что установившийся в части стиль работы с личным составом не отвечает духу времени. Но стремление Хабарова изменить положение, смело опираться в работе на партийную организацию, делать «ставку на совесть» неожиданно встретило сопротивление.Не сразу осознал Шляхтин свою неправоту.
Центральное место в сборнике повестей известного ленинградского поэта и прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР Глеба Горбовского «Плач за окном» занимают «записки пациента», представляющие собой исповедь человека, излечившегося от алкоголизма.
Минуло двадцать лет, как смолкли залпы Великой Отечественной войны. Там, где лилась кровь, — тишина. Но победу и мир надо беречь. И все эти годы днем и ночью в любую погоду пограничные дозоры чутко слушают тишину.Об этом и говорится в книжке «Дозоры слушают тишину», где собраны лучшие рассказы алма-атинского писателя Сергея Мартьянова, уже известного казахстанскому и всесоюзному читателю по книгам: «Однажды на границе», «Пятидесятая параллель», «Ветер с чужой стороны», «Первое задание», «Короткое замыкание», «Пограничные были».В сборник включено также документальное повествование «По следам легенды», которое рассказывает о факте чрезвычайной важности: накануне войны реку Западный Буг переплыл человек и предупредил советское командование, что ровно в четыре часа утра 22 июня гитлеровская Германия нападет на Советский Союз.
В повести и рассказах В. Шурыгина показывается романтика военной службы в наши дни, раскрываются характеры людей, всегда готовых на подвиг во имя Родины. Главные герои произведений — молодые воины. Об их многогранной жизни, где нежность соседствует с суровостью, повседневность — с героикой, и рассказывает эта книга.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.