Его любовь - [32]
— Петь! Или трупы станут трупами! Бистро! — и положил руку в черной перчатке на тяжелую, оттягивающую пояс кобуру.
Может, именно на это и рассчитывали гестаповцы: хорошо знали психику «упрямых славян». Не захотят — не запоют. Погибнут, но не подчинятся. Вот тогда можно и начать массовое побоище. Не просто уничтожить, а вроде бы за что-то покарать. Так интереснее и даже «пристойнее».
Подумав об этом, Микола заколебался: не затянуть ли первому какую-нибудь песню, чтобы не поплатиться главным, предупреждал же Федор: «В серьезных делах не будьте детьми…»
Но вдруг в конце колонны послышался негромкий голос:
Микола узнал голос Федора и сразу подхватил:
Колонна двинулась дальше, продолжая петь, но пение это напоминало больше причитание над покойником.
Рядом с землянкой стояла цистерна с водой — позволили пить, даже умыться. Удивительно!
Пошел мелкий дождь.
Ужин не стали раздавать во дворе. Сначала загнали всех в землянку, а потом бригадиры внесли туда бидон с вареной картошкой.
— Жрите, жрите! — многозначительно улыбнулся надзиратель, запирая ворота на замок. — Завтра — на новое место!
Все они, как и их начальник, любили изуверские остроты.
На новое место!.. То есть на тот ряд сосновых бревен, которые сегодня сами укладывали они так медленно и долго на днище последней печи — не на тысячи, а всего на триста пятьдесят единиц. Чтобы было им там просторнее, чем в землянке. На этих дровах, что так приятно пахли живицей, родным Ирпенским лесом.
Подтвердил это и закарпатец Яков, хорошо понимавший немецкий: слышал, как Топайде шутя приказал старшему надзирателю: сегодня еще постерегите, а то завтра уже некого будет. Пускай поедят как следует и спят, ни о чем не догадываясь. Уничтожать всегда проще, если жертва ни о чем не догадывается. В этом у них уже был опыт. В сорок первом ведь тоже гнали сюда людей под предлогом переезда на новое место. Ровно два года назад. Даже странно: в этот же день, д в а д ц а т ь д е в я т о г о сентября. Бывают же такие невероятные совпадения!
И в душегубки вталкивали, будто бы везли на допрос. В газовые камеры загоняли, вроде бы в баню отправляли. Для большей убедительности даже по кусочку эрзац-мыла выдавали. Так удобнее и надежнее. Вымойте грязные руки, напейтесь воды, нажритесь картошки в мундире и спите, не думая о том, что утром вас расстреляют, а потом сожгут и пепел развеют по склонам оврага.
На этот раз Топайде не уехал вечером в город, где возле Бессарабского рынка находилась его прекрасно обставленная квартира. Остался ночевать здесь, в своей комнате на втором этаже лагерной комендатуры. Ничего, можно и здесь, зато завтра на рассвете сам поставит точку над осточертевшим даже ему Бабьим яром. И сразу доложит рейхсфюреру: ни одного свидетеля — ни живого, ни мертвого. И никаких следов!
Остался, хотя и не любил здесь ночевать: к вечеру смрад был особенно удушлив. Приехав сюда, в первую ночь так и не смог заснуть. Подошел тогда к окну: «Какая вонь!» — и плотно закрыл раму. Но смрад в комнате от этого не убавился, даже казалось, будто стал гуще, словно проникал сквозь стекло, сквозь кирпичные стены. Ужасный запах горелого человеческого мяса и паленых волос. Днем немного привыкал к этому, считая, что иначе нельзя: переносить тошнотворный трупный запах принуждают его служебные обязанности, которыми он, эсэсовский офицер, пренебречь не мог. Но по ночам…
А сегодня он должен был остаться.
Молча стоял у плотно закрытого окна, больше всего злясь на дождь, все настойчивее стучавший в стекла окна. Все против них в этой ненавистной стране, даже погода. Русские морозы помешали доблестным войскам фюрера. А сейчас вот — дождь. Намокнут дрова, будут гореть дольше, чем предполагалось, и финал его миссии затянется.
Внизу, в караульном помещении, кто-то упрямо мучил губную гармошку — бездарно гундосил, и как бы в тон противно завывали намокшие под дождем собаки. За окном со старой березы грустно осыпалась пожелтевшая листва.
Топайде ничего не видел и не слышал: сосредоточенно, уставившись в темные стекла, откусывал заусенцы вокруг ногтей.
«В конце концов, я только летчик, который сбрасывает бомбы на многолюдный город. Да, я — пилот, которому нет никакого дела до количества жертв и виноваты ли они. Я только по приказу сбрасываю бомбы…»
Как бы оправдывался он перед совестью, которая не то чтобы проснулась в его душе, а так… шевельнулась.
Напились воды и как будто поели, однако не спалось. Пожалуй, впервые узники, поужинав и устало свалившись на пол, не погрузились в тревожный сон, а… ждали. Чутко прислушивались к тому, что доносилось снаружи, сквозь решетки дверей, к тому, что жаждали с минуты на минуту услышать, чего ждали, как сигнала к спасению…
А снаружи шел дождь и ветер крепчал — и холодно стало в землянке.
Казалось Миколе, что время стоит на месте. Но ведь меняются часовые. Вот луч фонарика скользнул по входу, осветил замок, придирчиво ощупывая его, и лишь потом метнулся прочь, на дорожку. Часовой зашагал вдоль землянки: туда — обратно, туда — обратно…
И снова ползут длинные, как вечность, минуты. А может, и час прошел уже? Сколько же еще ждать, бороться с невыносимой тревогой ожидания? Нервы натянуты до предела, а в сознании, где-то на втором плане, вдруг возникло до мельчайших подробностей: как глухо в конце огорода упало с яблони яблоко, подточенное червяком, как скрипел ворот колодца, и вспыхнула затаенная радость за партизан — успели забрать приготовленное для них, и первый допрос…
Казалось, ничто не предвещало беды — ротное тактическое учение с боевой стрельбой было подготовлено тщательно. И вдруг, когда учение уже заканчивалось, происходит чрезвычайное происшествие, В чем причина его? По-разному оценивают случившееся офицеры Шляхтин и Хабаров.Вступив после окончания военной академии в командование батальоном, Хабаров увидел, что установившийся в части стиль работы с личным составом не отвечает духу времени. Но стремление Хабарова изменить положение, смело опираться в работе на партийную организацию, делать «ставку на совесть» неожиданно встретило сопротивление.Не сразу осознал Шляхтин свою неправоту.
Центральное место в сборнике повестей известного ленинградского поэта и прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР Глеба Горбовского «Плач за окном» занимают «записки пациента», представляющие собой исповедь человека, излечившегося от алкоголизма.
Минуло двадцать лет, как смолкли залпы Великой Отечественной войны. Там, где лилась кровь, — тишина. Но победу и мир надо беречь. И все эти годы днем и ночью в любую погоду пограничные дозоры чутко слушают тишину.Об этом и говорится в книжке «Дозоры слушают тишину», где собраны лучшие рассказы алма-атинского писателя Сергея Мартьянова, уже известного казахстанскому и всесоюзному читателю по книгам: «Однажды на границе», «Пятидесятая параллель», «Ветер с чужой стороны», «Первое задание», «Короткое замыкание», «Пограничные были».В сборник включено также документальное повествование «По следам легенды», которое рассказывает о факте чрезвычайной важности: накануне войны реку Западный Буг переплыл человек и предупредил советское командование, что ровно в четыре часа утра 22 июня гитлеровская Германия нападет на Советский Союз.
В повести и рассказах В. Шурыгина показывается романтика военной службы в наши дни, раскрываются характеры людей, всегда готовых на подвиг во имя Родины. Главные герои произведений — молодые воины. Об их многогранной жизни, где нежность соседствует с суровостью, повседневность — с героикой, и рассказывает эта книга.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.