Его любовь - [29]

— Это не может нас остановить. Петро умер героем, и каждый из нас, если понадобится, готов так погибнуть. Лучше умереть живым, чем жить мертвым.

— Значит, и дальше искать?

— Другого выхода нет.

Долго молчали, как бы поминая погибшего.

На следующее утро Микола принялся за поиски с еще большим усердием. Смерть товарища словно торопила, напоминала, что задуманное очень рискованно и нелегко, но тем более нужно делать это решительно и быстро. Долго ничего путного не попадалось. Но вот судьба улыбнулась ему. Ткнув багром в скрюченный труп, Микола сразу ощутил что-то металлическое. В кармане полуистлевшего пиджака что-то звякнуло. Оглянулся. Никого. Дрожащими чуткими пальцами (такие пальцы бывают, наверно, у слепых) осторожно коснулся этого предмета. Ощупал его. Ясно: ножницы — портновские, с широкими лезвиями. Просто клад! Оглянулся еще раз, судорожно ощупывая металл, и, еще раз убедившись, что никто на него не смотрит, одним рывком выхватил ножницы из кармана покойника и опустил их себе за пазуху. Холодный металл коснулся тела, проскользнул по животу и застрял у веревки, придерживавшей кандалы. Концы ножниц оказались видны из-под лохмотьев рубахи, он всячески пытался спрятать их, но они все равно оставались на виду. Тогда он оторвал от подола рубахи узкую полоску, задрал штанину, привязал ножницы к ноге и торопливо прикрыл их штаниной.

Сердце бешено забилось. Теперь главное — ничем не привлечь внимания надзирателя.

Поскорей бы смеркалось! Но время, казалось, застыло на месте. Солнце неподвижно стояло над головой, будто заметило находку Миколы и заинтересовалось: что же будет дальше? Что будет? Этот вечер, прихода, которого он ждет с таким нетерпением, может оказаться последним в жизни.

Очень возможно, что сегодня произойдет с ним то, что произошло вчера с Петром…

И тем не менее он вздохнул с облегчением, когда приказали кончать работу. Затем — все то же самое, что каждый вечер. Проверка. У кого малейшая подозрительная царапина на цепи, кто припрятал что-нибудь недозволенное, кто «кушаль жаркое», — немедленно в сторону, на колени, поднять молитвенно руки вверх: «Я больше не буду!» — и выстрел в затылок. Потом — контрольный в глаз. И в печь, на один из тех штабелей, которые только сегодня складывал сам…

Вот узников выстроили в колонну по пять. Появился Топайде. Со своим блестящим стеком, элегантный, подтянутый. Старший надзиратель бодро доложил: в колонне столько-то трупов. Но сегодня Топайде равнодушен, лицо — застывшая гипсовая маска. Может быть, после вчерашнего. И конвоиры, заискивая перед ним, тоже становятся неподвижными и злыми.

Микола, как обычно, в третьей шеренге. И пока охранники «едят глазами» Топайде, Микола незаметно ослабляет завязку на ноге, и холодный металл проскальзывает вниз и мягко падает в песок. Микола стоит, словно ничего не произошло, не шелохнется, словно аршин проглотив, не моргнув глазом. Секунду спустя все-таки наступает на ножницы левой ногой, потом — незаметно, движением одних только пальцев — нагребает на них немного песку. Он так осторожен, что даже кандалы не улавливают движений пальцев — цепь молчит. В это время раздается команда:

— Осмотреть кандалы!

Надзиратели бросаются по рядам, присматриваются, толкают узников — после вчерашнего проверяют особенно придирчиво. Потом старший надзиратель кричит:

— Первая, вторая и третья шеренги — три шага вперед! Кру-гом!

Вероятно, надеется и сегодня застать кого-нибудь врасплох и выслужиться перед начальством. Но на этот раз узники без малейшего промедления выполняют команду. И Микола тоже. Твердо делает три шага. Старший надзиратель неторопливо осматривает линии, где только что стояли шеренги смертников, внимательно осматривает землю. Микола весь съеживается. Фашист все ближе и ближе подходит к  е г о  месту.

Остановился, всматривается. Холодный пот выступает на лбу Миколы. Ему так хочется повернуть голову, хотя он понимает, что это смерть. Чувствует: кровь ударила в затылок, и, наверно, затылок побагровел.

— Сомкнись!

Только тут замечает Микола, что все это время задерживал дыхание.

Скорее на свое место! Остановился, ощутив под ногой ножницы.

Торопясь, но опять-таки сверхосторожно отгреб песок, крепко зажал ножницы пальцами ног — сам удивился, что они до сих пор так послушны. Когда-то, играя с мальчишками на берегу Стугны, брал пальцами ног камушки и бросал в воду. Как все. Спорили, кто дальше забросит. Тогда он не был среди победителей, но сейчас взял ножницы надежно и цепко, поднял ногу насколько позволяли кандалы, почти не наклоняясь, перехватил их рукой и сунул за пазуху. Ладонью прикрыл дыру, из которой высунулся острый конец, и автоматически состроил гримасу, которая должна была означать, что у него болит живот. Для кого? Никто на него не смотрел.

А когда скомандовали: «В землянку!», Микола, наверно, впервые с радостью выполнил эту ненавистную команду. Бежал, едва не падая, путаясь в кандалах. Мимо пьяных откормленных охранников с клыкастыми овчарками, мимо пулеметной вышки, мимо часового у землянки, нетерпеливо вертевшего в руке длинный ключ — поскорей бы запереть надежный замок.