— Что? — неожиданно обернулся он, услышав, как кто-то негромко, но настойчиво его зовет.
— Вот спрашиваю… Поедем?..
Перед ним стоял Трофим, нерешительный и участливый, от жалости или от холода громко шмыгая покрасневшим носом.
— Да, Трофим, да, едем!
Шевченко попрощался с хозяевами, с молодым князем и княгиней Лизой, с мудрым Фишером и с Рекордон, со всеми домашними, что провожали его в искреннем сожалении.
Все догадывались о причине такого внезапного его отъезда и старались не называть имени княжны. И только Глафира, как всегда по-детски наивная и непосредственная, прощаясь, удивленно спросила:
— А как же княжна?
Тарас крепко, взволнованно пожал ей руку, потом решился — поцеловал девушку в разрумянившуюся на морозе щеку, как старший, может, даже как отец, и быстро, не оглядываясь спустился с крыльца.
Уже когда он сел в карету, на крыльцо вышел Капнист, словно желая убедиться, что беспокойный гость действительно уезжает.
Не обращая на него внимания, Тарас вопросительно глянул вверх, как смотрит тот, кто отправляется в дальний путь.
Из-за серых свинцовых туч, словно из-под тяжелых льдин, несущихся вдаль во время весеннего ледохода, то и дело пробивалось яркое слепящее солнце. Казалось, не тучи, а само солнце неслось вперед, то исчезая, то снова появляясь и обещая недалекое уже тепло: как ни беснуются вьюги, а все равно впереди — весна! Пробудится земля от зимней спячки, воспрянет природа, и люди тоже воспрянут — и Тарас повторил убежденно: «Воспрянут! А не то солнце остановится и сожжет оскверненную землю…»
Трофим лихо гикал на коней, подгоняя их, словно и он проникся настроением Шевченко, его верой в то, что непременно настанет когда-либо лучшая жизнь и что к этому лучшему людям надо торопиться…
1964
Перевела А. Зорич.