Его любовь - [116]

А вот и та аллея, где тогда застал его ливень с раскатистым громом, слепящими вспышками молний во все небо, с упругими струями. Он любил грозу и никогда от нее не прятался — повеселев, брел по теплым лужам, предаваясь воспоминаниям детства.

А теперь он шел не спеша, задумавшись, рассеянно прислушиваясь к металлическому звону листьев под ногами.

Задумавшись, Тарас едва не наткнулся на дворника, подметавшего аллею.

— Зачем же подметать, — спросил Тарас, — все равно ведь падают?

— Паныч приказал.

— Ничего. Недолго ждать, — сказал Тарас и коснулся рукой плеча дворника. — Настанет день — будем панов мести, как эти листья.

Крепостной дворник замер, не веря своим ушам.

А Тарас пошел дальше по усыпанной листьями аллее и думал о том, какое странное положение занимает он между крепостными и помещиками. Вот и сейчас он вынужден был приехать сюда, слоняться среди этих бар и барынь и при этом все время видеть своих братьев крепостных в бесправии и нищете. Когда был в Кирилловке, все время казалось ему, будто в каждом слове, в каждом взгляде, вздохе родных — немой укор ему, уже свободному, за их рабство.

Он будет работать над картинами, работать до изнеможения, пусть даже руки отсохнут, но накопит денег и выкупит своих!

Здесь, в Яготине, немало заказов, но прежде всего он сделает для Тарновского обещанную копию с портрета князя.

Потратит месяц или немного больше, поработает хорошо. Условия подходящие: есть приличная мастерская, рядом библиотека, а еще, что тоже имеет большое значение, — влекут его сюда живущие в этом доме симпатии к декабристам.

Ничего не поделаешь, чтобы помочь крепостным, придется бывать и среди господ.

…Знакомый приземистый флигель фасадом к Супою — под треугольным фронтоном с толстыми белыми колоннами по обеим сторонам. В середине на стенах — начатые им фрески: виноградные листья и тяжелые спелые гроздья, натюрморт с вазой.

И его небольшая светелка с узким, вроде бы готическим окном.

Еще во время первого его приезда хозяева уверяли, что эта комната будет его ждать, как бы долго он ни задержался и из каких бы далеких краев ни вернулся. И наивно-ленивый и добродушно-мудрый Трофим, которому тогда поручили прислуживать ему, Тарасу, тоже будто бы ждал его, сразу появился на пороге и прежде всего спросил, где гость будет обедать: с господами в кабинете или с барынями на веранде.

— Ни там, ни там, — усмехнулся Тарас. — Принеси мне сюда, голубчик.

— И так хорошо, — великодушно согласился Трофим и скрылся за дверью.

Но вечером сын князя Василий Николаевич, говорливый и навязчивый, который тоже жил во флигеле, все-таки потащил Шевченко в гостиную, где шумно беседовали обитатели дома.

Оказывается, Тараса все хорошо помнили. И прежде всего Варвара. Она сразу же заговорила об их первой встрече во время грозы, которая так внезапно их развела.

— Мы вас тогда бросили одного, — виновато проговорила княжна, — и очень боялись, что вы обидитесь.

Эти слова Варвары, ее тонкое ощущение тогдашнего его душевного состояния, и особенно то, что она все еще сохраняла в памяти их встречу, растрогали Тараса.

— Напротив, — мягко возразил он. — Я тогда забыл все на свете обиды. К тому же прогулка в одиночестве представляет особую для меня прелесть.

— Но ведь был такой страшный ливень.

— После петербургских дождей он казался божьей росой.

Выразительные глаза княжны оживленно заблестели. А когда Тарас к тому же рассказал ей, как и в Запорожье его тоже как-то настиг ливень и это напомнило ему их встречу, Варвара ощутила особенную, еще не до конца осознанную взволнованность. Она верила в приметы и вдруг подумала: не станет ли приезд Шевченко долгожданной благодатной грозой для их притихшего дома, для нее — тем теплым ливнем, который оживит ее одинокую душу?

После вечернего чая князь и княгиня, как обычно, отправились в свои комнаты, а молодежь, оставшаяся в гостиной, стала упрашивать Шевченко прочесть что-либо из его неизданных стихов. Но Тарас обещал сделать это в другой раз — сказал он это вежливо, но твердо, и с ним так легко согласились, что Варваре даже не верилось. Ей нравилось, что и вообще держался он скромно, но с большим достоинством. Не было у него никакого стремления подчеркивать свое превосходство, но вместе с тем он нисколько не подлаживался под общий тон. Варвара уже поняла, что хотя он и известный всей России поэт и художник, но человек очень простой и душевный. Его можно и принимать у себя в гостиной, а можно и оставить одного, не опасаясь, что он обидится.

Княжна чутко прислушивалась к каждому слову Тараса, ловила малейшую его полуулыбку, каждый взгляд его глаз и, сама того не замечая, была не просто внимательна: Шевченко все больше и больше нравился ей.

Вернувшись в свою узенькую, похожую на келью комнату, княжна долго не могла уснуть и читала подаренный ей Евгением Гребенкой «Кобзарь». Потом положила книгу на высокий столик у изголовья, но свечу не погасила. Перебирала в памяти события сегодняшнего вечера, вспоминая все, что касалось Шевченко. Удивительный человек, необычайный. При всей мягкости ощущается в нем неизбывная сила, как в облаке, которое в ясный день неожиданно оборачивается тучей. Именно она, эта сила, отличает его от всех прочих.