Его большой день - [61]

Йожо устал. Он уже не считал, что все великолепно, наоборот, ему было страшно, и ноги стали слабеть и дрожать. Он молчал, боясь открыть рот, потому что в открытый рот сразу набивался снег и он задыхался от леденящего воздуха. Мальчик вцепился в шубу Грома и шел за ним. Он с трудом переставлял ноги. Время от времени свободной рукой прикрывал глаза от колючих льдинок.

В какой-то книжке он читал о моряках, о кораблях, бороздящих широкие моря. Тогда ему страшно хотелось стать таким моряком. Теперь в его мальчишечьей фантазии лес превратился в большой корабль, который швыряют туда и сюда пенистые волны с белыми гребнями.

А на самом деле это его качало из стороны в сторону под порывами ветра…

Ему казалось, что ветер свистит в сплетении мачт и канатов… А в действительности вихрь ударял в стройные пихты и ели.

Настоящий корабль, думал Йожо. Мощный и громадный. Даже самая сильная волна его не победит!

Он двигался вперед, не нащупывая под ногами надежной опоры, видя только бездонный простор за сугробом, который ветер нанес вокруг хилой елочки… Ну и прибой!.. Ну и…

«Шагай уверенно, юнга! — подбадривал себя Йожо в этой захватывающей игре фантазии. — Ставь ноги пошире, будешь держаться тверже».

А корабль-лес колыхался, стонал, скрипел. То здесь, то там раздавался треск деревьев под ударами ветра.

— Йожо!.. Габриель!.. — услышал мальчик слабый голос. Это звал их отец, желая убедиться, что они идут, что не отстали. Даже сильный мужской голос вихрь превращал в слабое эхо.

Только бы ноги так не болели и не дрожали!..

Наконец партизаны спустились в глубокий овраг. Здесь было тише. Вьюга сюда не добралась, и метель свирепствовала меньше. Только поскрипывали верхушки деревьев.

Командир остановился, чтобы подождать остальных.

— Ну и погодка! — проворчал кто-то.

— Видать, ведьмы на помелах вылетели прогуляться, — сплюнул Выдра.

— Как, ребята, силенок пока хватит? — заботливо спросил Хорват.

Мальчишки утвердительно кивнули, хотя все у них невыносимо болело. Ни за что на свете они бы не признались, что силы покинули их. Они должны во что бы то ни стало выдержать всё.

— Видите, это вам не прогулка! — погрозил им пальцем Шимак. — Теперь небось жалеете, что меня не послушались.

— Что вы, пан учитель! — Они и здесь обращались к учителю, как в школе. — Зато мы поняли, что такое снежная буря в горах.

Отдохнув немного, партизаны двинулись дальше.

«Еще немножко, еще чуточку бы передохнуть, — думал Йожо, чувствуя, как отяжелели ноги. — Ну, прямо свинцовые, хоть бы еще минутку передохнуть…»

Но Шимак не разрешил:

— Мы разогрелись, можем простудиться. И потом, чем больше стоить, тем больше тебя охватывает усталость. Пошли!

Лес густел. Овраг, по которому они продолжали свой путь, охранял их от разбушевавшейся стихии. Идти стало значительно легче.

Вот только ноги…

Отряд спустился в долину, и командир решил, что село уже близко. Он выслал вперед троих.

— Если кого увидите, сразу зовите нас!

Но кто станет в такое ненастье ходить по лесу?

Патруль не заметил ничего подозрительного. Увидев плетень, партизаны поняли, что они уже в селе.

Во Франковце стояла тишина. Несколько деревянных домишек теснились в узкой долине. Они были покрыты толстым слоем снега. С крыш свисали розоватые сосульки.

Снег все шел. Метель, поразившая партизан в лесу своей безудержной силой, здесь превратилась в обычный снегопад, сопровождаемый легким ветерком.

— Пошли! — указал Шимак на первый дом. До него было не более пятидесяти метров. — Кажется, все спокойно.

— Хорошо бы сначала расспросить. Не то вдруг попадем все в западню, — предложил Хорват. — Пусть кто-нибудь останется здесь.

— Согласен, — ответил Шимак. — Ондрей, и ты, и ты… Пошли! Разведаем обстановку.

Четверо партизан вмиг оказались под кривыми сливами у деревянного дома, который щурился в их сторону единственным маленьким, с ладонь, окошком. Окошко было покрыто ледяными узорами и до половины засыпано снегом.

Остальные притаились у забора. Они едва стояли на ногах, но оружие держали наготове.

Йожо с Габриелем напряженно прислушивались, чтобы не пропустить опасность. Йожо держал Грома за мохнатую шею и приговаривал:

— Тихо, Гром! Тихо!

И пес понимал его. Мудрыми глазами он смотрел на мальчика, как будто хотел сказать: «Понимаю. Не волнуйся».

Из-за угла дома показался командир. Он подозвал всех взмахом руки.

— В селе немцев нет. Наведываются они редко. Говорят, раза два или три приходил патруль, но, не увидев ничего подозрительного, больше не появлялся, — разъяснил командир.

— Тогда пошли! — стали торопить его партизаны, замерзшие у плетня. — Согреться надо, ноги одеревенели.

— Нет, друзья! — вернул их командир, когда они стали протискиваться в узкие двери. — Не спешите… Даже если в селе нам прямая опасность не грозит, надо быть настороже. Сначала выставим часовых.

— Но ведь холод собачий… — послышались голоса.

— Да, ничего не скажешь… И все-таки двоим придется потерпеть. Остальные согреются, тогда часовых сменим.

Все так закоченели, что добровольцев не нашлось, и командир назначил двоих сам.

Дом, куда они вошли, был небольшим и темным. В единственной комнатенке у глиняной печи сидели двое стариков: Мармуля и его жена. В углу за печью громко сопел рыжий с белыми пятнами теленок. Когда первые четверо партизан постучали в дверь, Мармуля вздрогнул и шаркающими шагами пошел отодвигать засов. Вместе с партизанами в комнату проник холод.