Египтянин. Путь воина - [5]

Он совершил бы насилие над собственной гордостью и искал бы встречи с Нехо, если б судьба не подарила ему ещё одну удивительную встречу.

— Мастер Ренси! Ты всегда разговариваешь сам с собой? — Таким было начало нового знакомства.

3

Дувший с моря ветер не унимался, мешая барке двигаться вверх по течению; по мутной зелёной от перегнивших растений поверхности Великой реки бежали, настигая одна другую, короткие сердитые волны.

Тяжёлые вёсла мерно поднимались и опускались; ливийские гребцы — рослые сильные мужчины в деревянных колодках — низкими голосами пели песню, слова которой были понятны только им. Под эту песню забывалась усталость и слаженней становились движения: раз-два, раз-два…

Качка было едва ощутима, что позволяло пассажирам судна вести беседы на палубе, наслаждаясь прохладным, насыщенным речной влагой воздухом.

— Я изучил походку мужского изображения и осанку женского, поднятие руки у поражающего бегемота и поступь бегущего, научился изображать, как глядит око и какие мысли сокрыты под челом, — рассказывал Ренси собеседнику, при этом не глядя на него: печальный взор юноши был устремлён к берегу.

Мимо проплывали убогие хижины, развалины какого-то храма с ещё сохранившимися пилонами, пальмовые рощи; на прибрежных склонах пастухи пасли стада быков и баранов.

— Мастер Гертисен, у которого я учился искусству ваяния, говорил: «Глаза видят, уши слышат, нос обоняет воздух; они доводят воспринятое до сердца; оно даёт всему умозаключение; язык повторяет задуманное сердцем. Так совершается всякая работа, всякое мастерство, творчество рук». Стихотворец, живописец, зодчий, ваятель должны быть людьми наблюдательными, тонкими, с чутким сердцем и богатым воображением… — Ренси прервал свою речь, когда к нему подошёл разносчик пива, от которого он отмахнулся небрежным нетерпеливым жестом.

Собеседник Ренси также отказался от пива. Но не столько потому, что был увлечён беседой с молодым ваятелем, а скорее по той причине, что любимый напиток египтян был ему не по вкусу. Вот если бы ему предложили сейчас чашу доброго хиосского вина, он принял бы её с огромным удовольствием!

— Любой вид творчества — будь то скульптура, живопись или стихосложение — это дыхание жизни, — продолжал между тем Ренси, и его лицо светлело, озаряясь внутренним сиянием одухотворённости, — это верный путь к тому, чтобы рассеять мрак невежества и забвения. Творить значит познавать. Познавать культуру народа, его образ жизни, его историю… А ещё творить — значит приносить людям счастье, — да, да, счастье, если даже они видят просто изображение сада с пальмами или мрачную сцену Последнего суда в царстве Осириса…

— Отрадно слышать подобные речи от человека, столь юного годами, — с одобрением заметил собеседник Ренси, вступая в разговор. — Ты не только талантлив, но и мудр. Ты заслуживаешь уважения. Видно, сама Афина-Паллада покровительствует тебе!

— Не каждый в Та Кемет умеет по достоинству оценить талант, — отозвался Ренси глухим голосом; при воспоминании о Нехо лицо его помрачнело.

Неделя прошла с того дня, как он — после ссоры с номархом и знакомства с дочерью фараона — покинул Саис.

— …Мастер Ренси, ты всегда разговариваешь сам с собой?

Услышав незнакомый голос, Ренси обернулся и увидел бородатого человека, облачённого в необычную для египтян одежду: кусок ткани, скреплённый на плечах пряжками.

— Уверен, что никогда не был знаком с тобою, но тебе откуда-то известно моё имя, — сказал Ренси, с любопытством разглядывая незнакомца.

— Мне рассказал о тебе зодчий Анху. Я давно искал встречи с тобой, — пояснил тот. Было заметно, как он с трудом подбирал нужные слова, запинался, морщил лоб.

— Откуда ты? — прямо спросил Ренси у чужеземца.

— Я родом с Самоса, я — эллин. Феодор — так меня зовут, — после этих слов грек протянул египтянину свою жилистую руку.

Рукопожатие его было горячим и крепким.

— Год назад, — продолжал Феодор, — будучи в Мемфисе, я повстречался с зодчим Анху. Он показал мне твои работы. Я хотел сразу найти тебя, но неотложные дела призвали меня покинуть Египет. Однако я взял с собой на Самос одну из твоих работ, Восхваляющий Ра, и показал её Поликрату. Он был восхищён не меньше меня! Но я говорю это тебе не ради слов благодарности. Дело в том, что я сам ваятель и знаю толк в скульптуре не хуже, чем Креофил — в поэзии.

Ренси смущённо осведомился, кто такой Поликрат.

— Правитель Самоса и известный покровитель искусств! — с гордостью ответил Феодор. — При дворе Поликрата живут и творят одарённые люди: художники, поэты, скульпторы. Он надеется, что я смогу уговорить тебя приехать на Самос, и предлагает тебе участвовать в строительстве храма Геры. Между нами говоря, я и сам занят в этом строительстве. Так что, ты согласен?

Наступила короткая пауза, после которой Ренси настороженно спросил:

— А что я должен буду ваять? Кто станет указывать мне, как и над чем работать?

Ответ Феодора его изумил:

— Ты будешь волен делать то, что посчитаешь верным. В конце концов твой самый лучший наставник — это ты сам!

Раздумывая над его предложением, Ренси задал себе вопрос: в самом деле, отчего бы не принять то, за что любой ваятель ухватился бы не мешкая ни мгновения? Да и в его нынешнем положении появление этого грека означало избавление. Ему не нужно унижаться перед Нехо, не нужно терпеть его высокомерие — у него снова будет его любимая работа, он больше не расстанется с камнем. Кроме того, он будет ваять в своей, никем не навязанной манере! Разве можно желать чего-то большего?..