Египетский роман - [15]

Располагалась школа на улице Лассаля, между улицами Бен-Йегуды и Га-Яркон, неподалеку от проспекта Бен-Гуриона, который тогда еще назывался проспектом Керен-Кайемет. На Бен-Йегуды, возле магазина дорогих ковров, покупали круглую синюю жевательную резинку. Продавщица была родом из Персии, как и ковры.

Обеды в школе – «рациональные» и скудные. Школа исповедовала идеологию социалистического сионизма, но сохраняла еврейский колорит в виде странных, непонятно к кому обращенных молитв. Если бы не иудео-христианская среда дома, Старшая Дочь решила бы, что совершает языческие камлания.

В те дни, в Израиле периода холодной войны, кое-кто сдвинулся левее левого, и в школе учились дети родителей, которые уже тогда верили, что два государства для двух народов есть жизненная необходимость. В школе это даже считалось бонтоном. Впрочем, такая идеология уравновешивалась непрестанным потоком песен «о Стране Израиля», которые исполняли в любую свободную минуту под руководством учителя музыки Меира Мора. Он играл на аккордеоне, нагоняя страх на всех учеников, и, похоже, на себя самого. Неудивительно: всю Вторую мировую войну он скрывался в яме.

Из-за того, что пережил Меир Мор, ни один ученик и ни одна ученица не осмеливались взбунтоваться. Всякий раз, когда он вешал на грудь аккордеон, двести учеников средних классов школы, с четвертого по восьмой, покорно подхватывали куплеты, хотелось им того или нет. Например, каждый день в столовой перед обедом или целый час в воскресенье утром, чтобы неделя началась «с правильным настроением».

Вивиан, работавшую мать, весьма устраивало, что девочки пристроены до четырех. Чарли обедал в закусочной авиакомпании, девочки обедали в школе, самой ей хватало бутерброда, который она получала на работе к чаю. Так что дома даже раз в день не приходилось накрывать на стол: с легким ужином можно примоститься перед телевизором. Если Вивиан что-то и ненавидела в этом мире, так это (помимо еще некоторых вещей, которые она тоже ненавидела) необходимость накрывать на стол – ведь потом же все убирать, поясняла она.

Из банка Вивиан возвращалась в полчетвертого, уработавшаяся, с головной болью, терзавшей тело и душу, и тут же принимала таблетку. Чарли, который в глубине сердца был феллахом, или пастухом, – только флейты и книги ему недоставало, – доставлял домой служебный автобус «Эль-Аль» ровно без четверти пять. За три четверти часа, отделявшие начало действия таблетки от прибытия Чарли, Вивиан должна была убрать квартиру до блеска, и горе ей, если не успеет. Этот человек не способен понять, что она весь день работала в банке, а не сидела дома нога на ногу. Но она драила только то, что ей под силу.

До пятого класса Старшая Дочь отвечала за благополучное возвращение домой Младшей Дочери. В шестом классе, как раз когда она избавилась от этой обязанности, в классе появилась новенькая, с очень длинными распущенными волосами. Они подружились. Бойкая, полная энергии, новенькая то и дело что-нибудь себе ломала, ногу или руку, и тогда в школу вызывали маму, у которой волосы тоже были длинные и распущенные. Девочка отказывалась собирать волосы в хвост даже на физкультуре. По этому поводу у них с учительницей постоянно шли ожесточенные споры. Но главное, она ломала руки и ноги и неделями сидела дома, а Старшая Дочь приносила ей уроки и рассказывала новости. Поэтому вся семья девочки с длинными волосами считала Старшую Дочь подругой дивной, преданной, сущим ангелом в человеческом обличье. Это до невозможности нравилось Старшей Дочери и утешало ее в сомнениях о собственном праве на существование.

По правде говоря, Старшая Дочь родилась после смерти настоящей Старшей Дочери, которая – так рассказывала ей Вивиан – умерла через несколько часов после рождения, потому что была слишком маленькой. Услышав в детстве о другой Старшей Дочери, Старшая Дочь заключила, что само ее право на существование проблематично. С годами умершая превратилась в «Настоящую Старшую Дочь», вторая старшая дочь стала просто «Старшей Дочерью», ну а младшая как была, так и осталась «Младшей Дочерью».

Длинноволосая подруга была младшей дочерью в семье. Ее длинные волосы были каштановыми, как у матери. У средней сестры были каштановые волосы средней длины, а у старшей сестры – каштановые короткие. Все три сестры и мать пользовались популярным кондиционером «Кройтер». От них исходил его запах. Во всех трех ванных комнатах их квартиры стояло по большой зеленой бутылке.

Трем сестрам безумно нравилось имя Старшей Дочери: такое простое. У них были слишком уж «ханаанские», древние имена, к тому же крайне редкие, встречавшиеся в Писании не больше одного раза. Хотя эти имена были призваны подчеркнуть разницу между сестрами и уникальность каждой, редкость имен как раз усиливала сходство. Было ясно: родители долго корпели над библейским конкордансом[14], выбирая имена дочерям.

Раньше Старшая Дочь и не подумала бы, что можно тратить столько усилий на такую ерунду, как выбор имени ребенку, но когда ее здесь называли по имени, собственное имя казалось ей красивым. Ей было в диковинку, чтоб ее окликали особым именем, она всегда видела себя частью семьи – частью, которую не так-то просто отделить от целого. Но вдруг оказалось, что индивидуальное отношение к ней возможно, еще как возможно, прямо тут, в нашем мире, всего лишь в нескольких кварталах от дома, в семье длинноволосой девочки, где пользовались «Кройтером» в больших длинных бутылках. Хотя эти люди придерживались правых взглядов и выступали за неделимость всей территории Палестины, Старшая Дочь была для них личностью, а не ходячей метлой, как ее порой называли. Это было что-то совершенно новое, потрясающее.