Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - [98]

В городе не было закоулка, а в порту – причала, который Цезарь не изучил бы. Он часами стоял у кромки воды, наблюдая за тем, как на корабли грузят зерно. Этот нехитрый процесс заставлял его задуматься о Республике и о снабжении ее населения продовольствием, вопросе, занимавшем умы консулов и сенаторов на протяжении жизни более чем одного поколения. С каждым годом проблема становилась все более сложной, а ее решение – труднодостижимым. Разоренная продолжительной гражданской войной Италия больше не могла кормить своих жителей. Земля становилась все менее пригодной для обработки, а урожая, полученного крестьянами, едва хватало на удовлетворение их собственных потребностей. В Риме голод удавалось сдерживать благодаря дорогостоящим закупкам зерна и его бесплатной раздаче богатыми государственным служащими. Но так не могло продолжаться вечно. Римляне нуждались в более решительных мерах. Такой практичный человек, как Цезарь, понимал, что решением проблемы может стать расширение территории, а именно присоединение к Республике новых земель, где в изобилии растет зерно, а такая богатейшая житница, как Египет, подходит для этого как нельзя лучше.

Покинув причал, Цезарь мог бы направиться в Мусейон и библиотеку. В первом из этих двух знаменитых зданий он мог бы обсудить проблемы философии и истории, а во втором – поделиться своим мнением о том или ином тексте. Он был достаточно образован для того, чтобы говорить на одном языке с учеными и давать писателям воодушевлявшие их советы; умел говорить и писать изящно и непредвзято. «Кого из ораторов, занимающихся исключительно ораторским искусством, вы предпочтете Цезарю?» – спрашивал Корнелий Непот своих читателей. Сам Цезарь давал честолюбивым писателям следующий совет: «Избегайте странного и незнакомого мира так же, как вы избегаете скалу». Однако дискуссии с учеными были пустой тратой времени – на протяжении многих лет Мусейон не порождал уникальных мыслителей или писателей, а второсортные философы Цезаря не интересовали.

Возможно, для философии и наук просто наступило неподходящее время, и Цезарь предпочитал бродить по храмам и городским общественным зданиям, наслаждаясь воздушной изысканностью одних и великолепием других. К числу последних относилось прекрасное святилище Сераписа, расположенное в квартале Ракотис. Стоя на незначительном расстоянии от храма, Цезарь с любопытством разглядывал многочисленную толпу людей, пришедших, чтобы принять участие в обряде поклонения божеству, казавшемся римлянину довольно необычным. Верховный жрец, встав лицом к толпе, одной рукой разбрызгивал воду, а в другой, протянутой вперед, держал чашу, в которой горело пламя. Вода и огонь символизировали реку и солнце, силы, участвовавшие в процессе творения. В такие моменты Цезаря охватывало острое желание узнать о загадочном Египте как можно больше, проплыть по Нилу от устья до истоков, очутиться в лесах Эфиопии. Но эти мысли быстро исчезали: близилась зима, и, выполнив свои обязанности консула, Цезарь должен был вернуться в Рим.

Римлянин стал испытывать некоторое беспокойство. Ни от юного царя, ни от его сестры вестей не было, а Феодот так и не вернулся из Пелусия. К тому же Цезарь знал о недовольстве, разгоравшемся в Александрии. Слишком часто его ликторам приходилось расталкивать людей, чтобы расчистить ему путь. Легионеры, которые вели себя очень тихо, повсюду вынуждены были сталкиваться в лучшем случае с оскорблениями, да и сам Цезарь нередко испытывал на себе нежелание местных жителей проявлять в отношении него учтивость. Предчувствуя недоброе, он удвоил свою охрану и вызвал подкрепление из Малой Азии. Это было весьма благоразумно, ибо жители Александрии все больше ожесточались и уже открыто спрашивали, сколько им еще придется кормить незваных гостей. Они полагали, что у любого гостеприимства должны быть границы, за которые Цезарь в любой момент мог переступить.

Еще большее недовольство вызвало то, как римский консул обошелся с эскадрой кораблей, которые Клеопатра одолжила Помпею. Услышав, что его услуги больше не понадобятся, адмирал с радостью отправился домой, но по возвращении узнал, что его корабли, по сути, стали военным трофеем. Всем, кто находился на борту, велели сойти на берег, а на борт опустевших судов поднялись легионеры, охранявшие гавань, которые пришвартовали их к триремам самого Цезаря. «Измена», – все громче бормотали рассерженные открывшимся им зрелищем жители Александрии.

Юный царь, неспешно передвигавшийся в сторону столицы в сопровождении Потина, наконец прибыл в Александрию, где Цезарь мягко пожурил его, прочитав нотацию. Консул говорил о вреде семейных ссор и о своем желании рассудить брата и сестру, а затем недвусмысленно спросил Птолемея о том, почему Клеопатра не прибыла в столицу вместе с ним. Юноша, приведенный вопросами Цезаря в замешательство, приказал Потину ответить на них, и консул с неприязнью взглянул на грека. Цезарь пожаловался на то, что его солдаты получили подпорченное долгоносиком зерно и прогорклое масло, напомнил Потину про обязательства Птолемея Авлета, которые, по его словам, в Египте не чтят, и снова задал вопрос о том, почему Клеопатра не прибыла в столицу вместе с братом. Мрачный Потин ответил, что у него есть другие дела, помимо выдачи продовольствия, что прежде, чем выплачивать долги покойного царя, он должен все тщательно проверить и что он не отвечает за поступки Клеопатры. Другими словами, было понятно, что Потин не собирается гарантировать царице безопасность. Цезарь, не желавший что-либо решать до разговора с Клеопатрой, запретил Потину покидать Александрию.