Эффективная бабочка Повесть - [17]

— Зачем я тебе нужна, помимо… Ладно, про отца ты уже говорил. Поверю. Но всё остальное. Как-то неубедительно звучит.

— Тут, наверное, правильным будет вопрос не зачем, а почему, — запустив свои длинные пальцы в джунгли еврейской шевелюры, улыбался в бороду Веня. — Хотя бы потому, что даже этот кошмарный женский вопрос «А ты меня любишь?» ты задаёшь по-своему, не так, как все прочие, да и в глазах у тебя, кроме настоящего любопытства, ничего нет: ни готовности к истерике, ни страстного ожидания признаний и комплиментов. И я знаю, что бы я сейчас ни ответил, ничего не изменится, тебя устроит любой вариант, лишь бы тебе не лезли в мозги и в душу, — Веня помолчал немного, периодически поправляя уродливые очочки, чем умилял меня, честное слово! — Собственно, это и есть мой ответ на твой вопрос.

— А вот ещё интересно, — усмехнулась я, — откуда такой колоссальный жизненный опыт обо всех женщинах? Или опыт исключительно чужой, но вычитанный, наслушанный, впитанный и выученный наизусть? А вдруг это неправда всё?

— И чужой, и свой, как без своего! Да ведь в этом нет ничего плохого — в подобном женском интересе и в некоторой его нервности и экзальтированности. Женщине нужна любовь. Ей важно чувствовать себя любимой.

— А мужчине нет?

Веня пожал плечами:

— Не скажу за всех мужчин. Мне — нет. У меня нет ни времени, ни ресурса на любовь и на дружбу, кстати, тоже. Мне ещё этого не хватало! Даже наш с тобой разговор по душам — тьфу, терпеть не могу это выражение! — слишком большая роскошь. Но сегодня могу себе позволить — у меня в проекте прорыв и успех.

— Да? А рассказать?

— Расскажу… Но закончу мысль. Женщине жизненно важно быть любимой. Тебе — нет. Ты строишь свою жизнь по другому чертежу, чем прочие. И этим ты особенная.

— Я — психбольная, на минуточку.

— Да брось. Ты здоровее большинства. И справки никакой у тебя, кстати, нет! Ты просто слишком рано всё поняла. И правильно поняла. В таких случаях людей часто заталкивают в психушки, да… Потому что якобы нормальный гражданин должен пройти весь путь последовательно, шаг за шагом, получая разочарования и по морде в соответствии с возрастом, умнея и разгадывая эту жизнь, как кроссворд, постепенно, становясь циником — по-честному, а не рисуясь — в результате большого опыта — собственного и от общения с прочими двуногими. А ты как-то стремительно пробежала всю дистанцию, всё тебе ясно и ничто не может удивить. Ну, если только мои дела, ха-ха.

— Да-да, давай рассказывай немедленно!

КОГДА-ТО

Вениамин правильно понял меня нынешнюю, ту, которую узнал и выбрал. Выбрал, как теперь выяснилось, не только ради пользы дела, но и в качестве подруги. Возможно, навсегда. Хотя ни в какое «навсегда» я давно не верю, как, впрочем, и в «никогда». Так вот, любовь сама по себе, как таковая, не просто не интересует меня, она отринута, как нечто лишнее, ненужное, опасное и глупое. А все те рецепторы и гормоны, которые, очевидно, отвечают за это чувство и за желание его возникновения, похоже, отмерли, высохли, испарились. Нельзя, невозможно уметь любить кого-то, когда так глубоко и сильно не любишь самого себя.

Тогда, на втором курсе, когда мне было девятнадцать лет, всё было с точностью до наоборот. Хотелось любви, страстно мечталось о любви, только в ней виделся смысл жизни. Ян? Яна из памяти успешно потёрли медицинские препараты. А то, что всё же сохранилось где-то на периферии памяти, если и всплывало, возникая вдруг в вечерней дрёме, вызывало спазм в горле, стон и боль в солнечном сплетении. Нет, то была не любовь, а страсть, похоть, дурная голова, вечное лёгкое опьянение или от вина, или от порошка, который крайне редко, но случался в рокерской чумовой реальности. И из-за Яна, именно из-за него, было слишком больно, чтобы считать то прошлое чем-то хорошим и приятным. Забыть, забыть, забыть!

И искать любовь! Красивую, настоящую — правильную. Её требовала душа, её просило тело. Грезились сильные и добрые мужские руки, обнимающие меня нежно и в то же время с такой мощью, чтобы было понятно: я не просто любима, я навсегда спасена, ограждена от страшной жизни и отделена от плохих людей, я могу больше никогда (никогда!) не видеть родителей, забыть про них, как про страшный сон. Боже, какая сладкая грёза!

И началось… Началось такое, что, подозреваю, если бы мои родители знали о происходящем со мной, то вопрос, что страшнее — рокерский безумный вираж или вот этот, любовный, оказался бы для них сложным и неоднозначным. Впрочем, о реакции мамочки и папочки я сообщаю лишь потому, что без них невозможно моё повествование в принципе, оно потеряет смысл, станет ненужным и неинтересным. А по большому счёту и тогда, и нынче, на их реакции и переживания мне глубоко плевать.

Студентка, почти отличница, Таша превратилась на своём курсе, если не во всём институте, в эпицентр любовной нежности и истомы, в сладострастную воронку, затягивавшую любого, кто рисковал приблизиться и попасть в зону внимания её ищущего взгляда и притяжения жаждущей души.

Рассказывать про каждый мой тогдашний роман — занятие невозможное, потому что бесконечное, но, главное, скучное. И для меня, и для кого бы то ни было. Все романы были как под копирку, как по формуле, по заданному сценическому действу. Никакого разнообразия! А всё почему? Потому что ушлые молодые парни, ищущие наиболее лёгкого доступа к красивому, манящему девичьему телу, быстро меня раскусили — невеликой сложности была задача! Ко мне надо было подкатывать с умной фразой на устах и доброй улыбкой. Надо было хорошо пахнуть и желательно уже на второй встрече сказать проникновенно, что ничего более важного в его жизни не случалось, что я создана для любви, что даже просто держать меня за руку — великое счастье и бесконечное блаженство, что, кажется, он навсегда похоронил своё прежнее нежелание заводить семью и детей, что теперь ВСЁ не так, когда он смотрит в мои глаза. И прочий банальный до противности бред дешёвого соблазнителя. А зачем было стараться быть более изощрённым, если я, красивая девка с безупречной фигурой, каждый раз смотрела очередному ему в рот, верила, иногда даже начинала плакать от умиления и восторга.