«Мой рай отраден буйством диких красок,
Лениво море от тепла воды…»
Я поднимаю голову от монитора и смотрю в свой сад с веранды. Нисколько не преувеличение, настоящий рай. Разноцветная пена цветов, фруктовые деревья, разных форм непролазные кусты… кустистые кусты — тянет сказать именно так, но ищешь и находишь синоним — работа нынче такая. Густые. Густющие. И какого угодно оттенка, только не привычного русскому глазу зелёного, а фиолетового, красного, ядовито-жёлтого, голубого…
Между всем этим ботаническим великолепием кокетливо извивается тропинка, бегущая вниз по пологому склону — к волшебной лагуне, где нахально лениво не плещется, а сонно нежится под солнцем чистое изумрудного цвета море. Тёплое, как бассейн для малышей, как лягушатник. Спокойное, словно водохранилище. Разве не рай?
Я могу протянуть руку из окна и, чуть-чуть подавшись вперёд, сорвать апельсин, нагло растущий прямо перед окном, в которое он бессовестно стучится всякий раз, когда окно закрыто и вдруг налетает лёгкий райский ветерок-бриз с моря. Но я не стану этого делать: оранжевое чудо безупречно красиво смотрится на фоне нежно-бирюзового неба, почти совсем незаметно стекающего в изумрудно-синее море. Такое ощущение, что море с небом заняты бесконечным процессом обмена цветов — сверху-вниз, снизу-вверх… Апельсин на таком фоне идеален! Жаль, что я не рисую, не дано.
Сижу перед монитором, работаю со стихами, любуюсь своим раем и сожалею, что не рисую. В голову снова приходит мысль: забавно, я взрослая женщина, даже не юная совсем, а мне всего пять лет. Я психически здорова, просто такая вот сумасшедшая арифметика. Правильней, наверно, высшая математика, сверхвысшая… И никто про меня ничего толком не знает: ни про очень невесёлое прошлое взрослой женщины, ни про то, что этого прошлого уже нет — ей всего пять лет. Никто не знает и никогда не узнает. А даже если узнает, то не поверит. А если поверит, то он безумен. А я знаю, что это правда, и не безумна.
Поэтому я совершенно расслаблена и покойна в моём личном раю. Я бабочка в эдемском саду. Эффективная бабочка…
Мой муж — гений. Гений всех времён и народов. Ньютон, Эйнштейн, Ландау, Гейтс — все эти незаурядные и более чем способные люди должны были бы выстроиться в очередь, чтобы преклонить перед ним головы и признать безусловное превосходство величия его разума.
Его зовут Вениамином, но для мира он однажды станет Великим Учёным Беном Львовским. И на каждом углу ему поставят памятники… и все учебники будут пестрить его фамилией с непременными прилагательными «великий», «гениальный», «единственный», «непревзойдённый» и всё такое прочее. Иногда я думаю, будто бы забыв, что мы живём в эпоху фото и видео, как станут изображать благодарные потомки Львовского? Или если представить, что его пытаются увековечить в ту эпоху, когда для изображения ещё не было ничего, кроме живописи, скульптуры и слов… Ох, порадовались бы «увековечиватели» — материал потрясающий. Бен Гур из знаменитого блокбастера. Высокий, статный. Шевелюра богатая, кудрявая, семитский шик. При этом вполне пижонская короткая бородка, а рот вообще не виден в чёрных зарослях усов. Ну, прямо Карл Маркс в молодые годы! Прибавьте к этому типично еврейские глаза с вечной грустинкой для восторга всех аидише-мам. А еще сильные руки и… ни к чему этому великолепию не подходящие нелепые дедушкины очки. Зрение наш гений испортил себе ещё в отрочестве и с тех пор носил только такие очки (вот чудак!), в которых ему было хорошо видно и очень удобно. А как на грех, самые удобные для него очки всегда почему-то страшные, как изделия советской легкой промышленности, и давным-давно устаревших моделей. Поэтому весь свой природный еврейско-брутальный шик он сводит на нет, портит этой единственной досадной деталью. Львовского это нисколько не смущает, ему на подобную ерунду глубоко плевать.
И правильно: всё равно весь мир преклонит пред ним колени! Но это будет не скоро, неизвестно, когда: сначала он должен отдать свою десятину бизнесу, отработать необходимые оброк и барщину, и только потом, может быть, что-то достанется человечеству — с барского плеча хозяев жизни. А, может, и нет, я давно уже о происходящем в мире ничего хорошего не думаю, главное, успеть от них, от людей, живым голову унести, после того, как предложишь им своё великое открытие или, к примеру, избавление от всех болезней и страданий. Оно же тебя за это и сожрёт с большим удовольствием — найдёт повод. Так что, чёрт с ним, с человечеством, пусть ему ничего не достанется вообще.
Мы с Веней вместе восемь лет, сейчас мне тридцать три. Наш союз — союз роковой, осмысленный, не чувственно-спонтанный. Восемь лет назад я уже давно жила по инерции, стараясь не задумываться ни о собственной жизни и её смысле, ни о том, что такое судьба и для чего я вообще живу. Моё прошлое было покрыто таким зловонным мраком и безысходностью, что радоваться жизни, а тем более любить её и ждать чего-то хорошего я успешно разучилась. Зато столь же успешно научилась жить и притворяться. Притворяться, чтобы жить, а жить, чтобы притворяться.
