Едва замаскированная автобиография - [34]

— Мы в BZW очень гордимся своей программой обучения выпускников университетов. После ее прохождения у вас будет полное знание основ по всем аспектам выбранной вами специальности. Поэтому не волнуйтесь, если в данное время вы не слишком разбираетесь в банковских инвестициях. Никто из нас тоже вначале не разбирался в этом, — говорит администратор, обмениваясь понимающими взглядами со стоящими по обе стороны от него коллегами.

— Чтобы успокоить вас, я скажу, что в первый день занятий всегда находится хоть один человек, который даже не знает, что такое факсимильный аппарат.

Он смеется, и вместе с ним смеется большинство собравшихся старшекурсников. Я тоже смеюсь. То есть мне совершенно очевидно, да и название подсказывает: некое компьютеризованное устройство, из которого сыплются данные — коммерческие показатели, цены на свинину и тому подобное.

Дней через пять презентация заканчивается, и можно ударить по бесплатной выпивке. У некоторых из моих противников — я должен учиться воспринимать их теперь так — другие идеи в голове. Они кучкуются вокруг представителей BZW, демонстративно употребляя апельсиновый сок, подлизываются к ним раболепными вопросами и демонстрируют серьезный интерес. Жуть. И это происходит не только здесь, но и повсюду в университете. Будто злая колдунья махнула волшебной палочкой и целый курс беспечных любителей удовольствий превратился в старательных старых служак.

Я стою рядом с пальмой в горшке вместе со своим соседом по квартире «змеем» Дунканом — одним из немногих, кто осмелился выпить стакан вина.

— Умираю — хочу сигарету, — говорю я ему.

— Так за чем дело стало?

— А как ты считаешь?

— Я считаю, что в действительности они ищут таких людей, которые могут быть самими собой.

И пока спрятанный в пальме микрофон записывает все наши слова, спрятанная в стене отеля миниатюрная видеокамера BZW меняет увеличение, чтобы записать, как мы прикуриваем.

* * *

Работа в банке, как я понимаю, бывает двух основных сортов. Совершенно ублюдочная. И в какой-то мере менее противная.

Совершенно ублюдочная работа в свою очередь делится на две категории. Работа в японских банках, в которых европейцев считают недочеловеками, пригодными для рабского труда, типа сооружения военнопленными моста через реку Квай. И работа в американских банках, где нужно оставаться на рабочем месте до полуночи, а свободное время бывает только утром в воскресенье, когда нужно играть в парке в софтбол с наглыми выпускниками гарвардской бизнес-школы, одетыми в голубые рубашки на пуговицах и брюки из хлопчатобумажного твида. Взамен вашей жизни, юности, энергии и личности американские и японские банки платят немыслимо большие деньги.

Несколько менее противная работа предоставляется в основном английскими банками, и она всегда дерьмовая. Они знают, что не могут соревноваться с такими игроками, как CSFB, Голдман Сакс или Номура, поэтому платят меньше и довольствуются менее способными кандидатами.

Все мои усилия направлены на то, чтобы найти самые дерьмовые фирмы, куда проще всего устроиться. Как при поступлении в Оксбридж — все с начала.

* * *

Некоторые из моих сверстников относятся ко всем этим проблемам слишком серьезно. Например, мой сосед Уортхог.

В начале весеннего семестра я захожу к нему в комнату просто поболтать, как к близкому знакомому, которого не видел после рождественских каникул.

— Привет, Уорти, — говорю я, — как твои дела?

Уортхог не отвечает. Он молча продолжает разбирать одежду из чемодана, раскладывать тетради, расставлять по полкам взятые из новой пачки книги по экономике, ценным бумагам и финансам.

Я наблюдаю за ним с тихим изумлением. У него есть добрые и великодушные стороны, у этого Уорт-хога. Но иногда его поведение бывает довольно раздраженным, антиобщественным и непредсказуемым.

— Послушай, ты же не собираешься действительно читать эти книги? — говорю я. — Я минут пять вчитывался в этого Тима Конгдона и не понял ни слова.

Уортхог продолжает свои приготовления так, как будто меня на свете не существует.

Теперь я задерживаюсь у него с определенным умыслом. Чтобы поиздеваться над ним. Это забавное занятие — изводить Уортхога. Он ненавидит свое прозвище, ненавидит, когда его дразнят за странности. И одним своим присутствием я высвечиваю его причуды, и он видит, какие они глупые, раздражающие и жалкие.

И грубые. Я ведь один из лучших его друзей. Я останавливался у него дома, я поладил с его родителями. Мы вместе напивались до поросячьего визга, делились интимными тайнами. Поэтому его поведение трудно считать приемлемым ответом на вежливый вопрос.

Наконец мне это надоедает.

— Позволь уточнить. По каким-то своим непонятным и фантастическим причинам ты решил со мной не разговаривать, так?

Естественно, я не получаю ответа.

И молчит он — трудно поверить, но это так — весь остаток семестра. До того момента, пока ему не предложили работу в какой-то фирме, в которую он хотел устроиться — Уорбург, кажется.

Когда закончилось молчание, я прошу его объяснить, в чем дело.

— Ты был конкурентом, — говорит он.

* * *

К моему удивлению, я прохожу в следующий тур собеседования только в одном банке из бесчисленного количества, куда я подал заявления. Банк называется Robert Fleming, и, входя в его здание, я чувствую, что мне тут понравится: красивый остекленный зал с тропической растительностью и атмосферой больших денег, множество картин известных мне современных художников, говорящих о том, что здесь интересуются не только такими скучными вещами, как деньги.