Единственная высота - [23]

— Профэссор Тимонин! Профэссор Тимонин!

Тимонин подошел, и она, кивнув кокетливо головой, неожиданно улыбнулась, показав хорошо сделанную вставную челюсть.

— Что же вы сразу не сказали, что вы профэссор Тимонин? А то: Тимонин, Тимонин… Мало ли Тимониных… Понимаете, моя сменщица записала: «номер профэссору…», а фамилия неразборчиво… Идите на шестой этаж.

С видом королевы, дарующей замок, она протянула ему направление.

По лестнице Тимонин поднимался окончательно разозленный. Бесило уверенно-хамское поведение администратора, которая была в то же время увертлива и обтекаема, злило, что она, конечно, нарочно всучила ему номер на шестом этаже, а лифт не ходил. Главное же, в чем трудно было признаться даже себе, заключалось в том, что ему предстояла скучная беготня по министерствам и главкам, в то время как… Ах, как хотелось в Рим!

Одна кровать в номере, поближе к окну, была свободна, а на другой, придвинутой вплотную к горячей батарее, сидел густо заросший черным волосом плотный мужчина в одних трусах и шевелил пальцами босых ног. Наслаждался. Крепко пахло чесноком. На ночном столике валялась кепка с большим, плоским, надвинутым на козырек верхом. Такие кепки шьют только на заказ, называют их «аэродром».

Тимонин потянул носом и поморщился. Подойдя к окну, дернул за шнур. Вместо форточки откинулась вся фрамуга. Ворвался мокрый ветер, сдуваемые с карниза капли воды вмиг залили подушку. Сосед с гортанным вскриком испуганно накинул на плечи одеяло. Тимонин потянул за шнур с другой стороны, но фрамуга не закрывалась. А ветер между тем продолжал швырять дождевую пыль, и ворсинки мохнатого одеяла покрылись водяными бусинками. Тимонин снял туфли, залез на подоконник, захлопнул фрамугу. Слез, снял носки — ноги были мокрыми. На подушку и одеяло не хотелось смотреть. Он перевернул подушку, кинул поверх одеяла плащ, залез в постель и, как в детстве, свернулся калачиком. Ноги оставались ледяными, и он знал, что, пока они не согреются, заснуть не удастся.

В столовой было людно. Тимонин попал сюда как раз в час перерыва в расположенном рядом министерстве. Очередь неторопливо ползла к раздаточной стойке, попискивали передвигаемые по полозьям подносы. Пахло томатным соусом, подгорелым жиром. Из конца в конец перепархивал разговор о каком-то Иване Семеновиче. То ли орден дали этому Ивану Семеновичу, то ли выговор, Тимонин не понял, да и не мог понять: он выпадал из общности стоявших здесь людей и хотя и не вызывал у них любопытства, но чувствовал себя чужим до бесконечности. Одиночество в толпе — что может быть хуже?!

Наконец, получив металлический судок с борщом и такую же тарелку второго, Тимонин, балансируя подносом, прошел в угол зала и сел за свободный столик.

Борщ слегка отдавал металлом, но был горяч, он съел его и, согревшись, откинулся на спинку стула. Затем без охоты принялся за второе и оставил половину — наелся. Правильнее было бы сказать: утолил физиологическую потребность.

Уже у выхода его остановил знакомый хрипловатый фальцет:

— Георгий Алексеевич! Тимонин!

Он обернулся и увидел махавшего ему из-за столика Шевчука. Пришлось подойти, изобразить радость встречи, хотя как раз радости Тимонин не испытывал: после Волынска, когда он в отчаянии тыкался во все углы, Шевчук, наобещав с три короба, ничем не помог. А у него, как у одного из главных референтов министерства, возможности были. Не захотел.

Шевчук, попрощавшись с какой-то яркой отцветающей блондинкой, поспешил навстречу.

— Вот встреча так встреча! Рад тебя видеть. Ты чего это в министерстве пороги обиваешь? Опять место ищешь?

— Спасибо, — сказал Тимонин, порываясь уйти. — Уже нашел. И, между прочим, без чьей-либо «дружеской» помощи. Простите, мне пора…

— Да постой ты, — удержал его Шевчук. — Не обижайся. Я ведь так, в шутку. А шутки у меня всегда неудачные. Мне мама, покойная, бывало, говорила: «Ну и юмор у тебя, Сеня. Как топором по голове». Не обижайся, Георгий Алексеевич, брось… Что все-таки привело тебя в белокаменную? Какие дела-хлопоты?

— Выбил вот разрешение на закупку импортного оборудования вне плана.

— Так вот кто мне перебежал дорогу! Я тут бьюсь, имея в руках двести тысяч долларов, — Шевчук постучал пальцем по пластиковой папке, — металлурги наши расщедрились, — а купить ничего не могу. Говорят, фонды израсходованы, Крутоярск перехватил, вот если бы на недельку раньше… А Крутоярский институт — это, оказывается, мой приятель Георгий Алексеевич Тимонин. Вот я и сижу со своими деньгами, как богатая невеста без жениха, ушами хлопаю… Ушлый вы человек, Георгий Алексеевич!

— Э-э-э, бросьте, — отмахнулся Тимонин. — Какой там ушлый. Стечение обстоятельств — и только.

— Ладно, ладно, — погрозил пальцем Шевчук, — знаем, как вы в шашки играете!.. А где, кстати, ваш пробойный директор? Что это он на вас свалил такие серьезные дела? Или вы обедаете врозь?

— Директор сейчас в Италии.

— О-о! В Италии! Можно позавидовать. Ну да ладно… Что новенького у вас в институте? Все еще увлекаетесь ветряными мельницами?

— Не понял.

— У нас в клинике так ваши аппараты называют. Похоже?

— Семен Семенович, давно хотел узнать: за что вы нас так не любите?