Единственная высота - [24]

— Что вы, Георгий Алексеевич! Я к вам отношусь, как девушка после первого поцелуя. Есть идея: что если нам провести вечерок в каком-нибудь удобном для беседы заведении? Посидеть, поговорить, понять друг друга.

— Можно, — согласился Тимонин.

— Чудненько! — Шевчук снял пушинку с лацкана пиджака. — Как говорит моя дочь, «железно». Часиков в шесть в «Советской». Подходит?

— Хорошо, — сказал Тимонин.

Особой радости он не испытывал. Встреча в ресторане — это не располагающий к близости ужин в домашних условиях. Кроме того, по неписаным канонам, Шевчук должен был пригласить его в клинику, показать новенькое, похвастаться, представить своим сотрудникам. Как профессор профессора. Не пригласил. Не счел нужным. Незначительный штрих, а колет, портит настроение. Невольно чувствуешь себя человеком второго сорта. Но и отказываться от встречи не стоит — не век же ходить у Дагирова в заместителях. Тимонин должен опять стать Тимониным. А без Шевчука в министерстве не пробьешься.

— Да, — вскользь сказал Шевчук, прощаясь. — Я буду не один. С дамой. Так что, если хотите, пригласите кого-нибудь.

— Не знаю, — ответил Тимонин. — Вряд ли.

У Тимонина были знакомые женщины в Москве. Их имена и телефоны хранились в перетянутой резинкой записной книжке. Любая охотно согласилась бы провести вечер в ресторане, но именно поэтому не хотелось вызывать их из небытия.

К вечеру похолодало. Асфальт заблестел стеклом, и дворники посыпали тротуары песком.

Тимонин быстро шел по улице, чувствуя, как сквозь тонкую кожу ботинок к ногам подбирается холод.

В этот ранний для застолья час в ресторане было пусто. Огромные люстры горели в полнакала. Оркестранты в лиловых брюках и пышных оранжевых рубахах, но еще без пиджаков что-то разучивали под сурдинку, дирижер досадливо стучал ладонью по пюпитру. У края эстрады, устало прикрыв глаза, сидел певец. Глядя на него, Тимонин поразился, как не идут к его простецкому лицу длинные волосы, белой паклей свисающие ниже плеч; судя по морщинам и горестно изогнутым уголкам губ, жизнь его основательно потрепала.

Зал постепенно заполнялся. Прибавили света. Запахло горячим мясом, вином, зазвенела посуда, негромкий женский смех невольно заставлял оборачиваться.

Тимонин сидел в одиночестве, прихлебывал из бокала теплую минеральную воду с солоновато-металлическим привкусом и раздражался все больше. Не он придумал эту встречу, назначил время. Банальное хамство — вот что это такое. А может быть, и стремление унизить.

Надо было встать и уйти — прошло уже больше часа, — но что-то удерживало.

Он сознательно пересел спиной к входу, сделал заказ, официант расторопно расставил тарелки, налил вина и ушел. Посмотрев вино на свет, он сделал пару глотков. Вино было кисловатым, умеренно холодным, как раз по вкусу. После первого бокала зал раздвинулся, голоса стали звучать приглушенно, и даже музыканты в своих нелепых лилово-оранжевых костюмах выглядели симпатично. Он налил еще и услышал сзади знакомый барственный голос:

— Георгий Алексеевич, добрый вечер! — Шевчук прошел вперед и отодвинул от столика стул. — Просим прощения за опоздание, но причина была сверхуважительная: Наташа выбирала платье. Знакомьтесь.

Тимонин поднял голову и чуть опешил: Наташа оказалась красавицей. Розовый отсвет настольной лампы падал на прелестное гордое лицо с милыми ямочками на щеках. О таких девушках он мечтал в студенческие годы.

Шевчук был доволен произведенным впечатлением. Ощущение неловкости, вызванное опозданием, сгладилось само собой.

— Что же это вы один, батенька? — сказал Шевчук и похлопал Тимонина по плечу. — Застеснялись? Напрасно… У нас с вами колоссальная затрата нервной энергии. Жить по обычным канонам нам нельзя: свихнемся. Конечно, не надо дразнить гусей, но, право же, рамки общепринятых условностей тесноваты… Ах, милый Георгий Алексеевич, без женщин наша жизнь была бы пресна и утомительна, как заседание Ученого совета. — Он повернулся к девушке: — Правда, Натали?

Наташа улыбнулась мягкой безвольной улыбкой и, подтверждая, опустила веки.

Принесли заказанное, чокнулись. Шевчук, видимо, в детстве не доставлял огорчений родителям плохим аппетитом. В мгновение ока исчезла порция осетрины, добротный мясной салат, цыпленок табака.

Тимонин потихоньку потягивал согревшийся «семильон».

Наташа, глубоко затягиваясь, курила — длинный столбик пепла дрожал над тарелкой с чуть тронутым цыпленком. Время от времени привычным движением она проводила подбородком по гладкой белой коже обнаженного плеча. Тимонин смотрел на нее, прикусив губу. Везет Семен Семенычу. Но что может их связывать? Любовь? Вряд ли. Где-то в чем-то он ее поддерживает. Столичные люди…

Наконец, вытерев губы салфеткой, Шевчук откинулся на спинку кресла и, вынув из кармана коробку сигарет, протянул ее Тимонину. Сигареты были какие-то особенные, заграничные, и хотя он не курил, одну взял.

— Ну-с, Георгий Алексеевич, — сказал Шевчук, мелкими глотками прихлебывая коньяк, — единственно стоящий мужской разговор — о женщинах — мы вести не можем. Наташа нам не позволит. Поэтому давайте поговорим о серьезных вещах. Возвращаясь к прошлому, хочу извиниться, что не смог помочь в трудный для вас период. Верьте не верьте, не мог, батенька. Сам висел на волоске. Чепуха, глупейшая история, а чуть не подкосила. Купил, понимаете ли, у вдовы одного академика дачу, а этой старой прыгалке потом показалось, что мало заплатили. Ну, позвонила бы, сказала. Так нет, она ничего лучшего не смогла придумать, как пойти на прием к заместителю министра. Заварилась каша. Сами понимаете, в такой ситуации я мог вам больше навредить, чем помочь.