Единственная высота - [21]

В Куйбышеве была пересадка, здесь их пути расходились, но Оля так умоляюще посмотрела на Дагирова, что он почувствовал тугой комок в горле.

У касс толпились измученные женщины в платках, покорно дремали сгорбленные старухи, шныряли быстроглазые подозрительные молодчики. По залам, проталкиваясь между узлами и чемоданами, переступая через ноги лежащих на полу людей, два раза в день проходила толстая тетка в замызганном, когда-то белом халате, брызгая вокруг вонючей жидкостью. Помогало это мало. Вскоре Дагиров и Оля, стесняясь друг друга, стали почесываться.

К кассе удалось пробиться лишь к концу четвертого дня, когда от спертой вони, голода и темноты их стало поташнивать. На привокзальной площади у тощей, сизой от холода цыганки Дагиров выменял за армейскую ушанку буханку черного тяжелого хлеба, получив в придачу подозрительную кепчонку с пуговкой посередине.

Потом женщины в вагоне с опаской косились на эту кепчонку, пододвигали поближе к себе котомки и чемоданы.

Оля лежала на третьей полке, разминала языком во рту глинистые, восхитительно вкусные кусочки кислого хлеба, наслаждалась.

В Свердловск поезд пришел ночью. Их встретила хмурая, недовольная женщина с поджатыми губами, в строгих очках. Брезгливо отстранив пытавшуюся ее обнять Олю, она посмотрела скептически на тощий чемоданчик и заспешила к выходу. Оля, попрощавшаяся уже с Дагировым, пошла было за ней, но в последний момент обернулась и кинулась Дагирову на шею.

— Не теряй меня, Боря! Не забывай свою Оленьку!

И долго еще потом, когда поезд, раскачиваясь, тянулся сквозь запорошенные снегом, непривычные глазу леса, он стоял у окна, слышал Олин отчаянный крик и нащупывал в кармане гимнастерки хрустящую бумажку с адресом.

Странно, что потом он так и не получил из Свердловска ни одного ответного письма.

— Да, — сказал Дагиров, вставая. — Конечно, я помню Кирилла Спиридоновича. Он мне во многом помог. Приходите ко мне вечером домой… И мы поговорим. А сейчас, извините…

В операционную Дагиров влетел возбужденный, с хитроватой улыбкой на полном лице. Все должно быть хорошо. И не просто хорошо — замечательно. И потом в Москве, и сейчас. Вот если сейчас получится так, как он задумал, значит, в Москве выйдет совсем великолепно.

Долго привычными движениями мыл в тазу руки, потом, так и не согнав с лица улыбку, подошел к окну и, пока сестра завязывала рукава халата, стал разглядывать приклеенные пластырем к оконному стеклу снимки. Да, да, все должно получиться. Он встал к столу — больной уже давно спал — и провел первую спицу. Затем вторую.

Ассистировавший ему врач вначале наблюдал весьма лениво, потом встрепенулся.

— Борис Васильевич, я… что-то не понимаю. Ведь собирались делать совсем иначе.

— Да, молодой человек, правильно, собирались иначе. — Дагиров на миг оторвался от работы, карие глаза в остром прищуре, оценивая, уставились на ассистента. — Ну и что?

— Но как же? Вы же сами решили, что сразу удлинить голень и бедро нельзя. К тому же стопу надо вывести в правильное положение. Наметили план операции. Утвердили. И вот теперь… Извините, Борис Васильевич, не понимаю…

Дагиров усмехнулся.

— Ах, дорогой мой, — сказал он. — План — это хорошо. Планы должны существовать обязательно. Иначе нет дисциплины мысли. Но вся прелесть жизни состоит в том, чтобы их изменять. Вот мы с вами заранее составили план операции. Для вас это закон. И правильно. Пока. Для меня план — скелет, схема, которую можно и нужно дополнять деталями по ходу работы во имя одной цели — сделать как можно лучше. Вот смотрите. — Дагиров говорил, а руки его безостановочно двигались. Больной спал. В ноге ежиком торчали проведенные в разных направлениях спицы, и Дагиров закреплял их в аппарате. — Если судить в целом, мы почти не отступили от намеченного, но, когда я шел в операционную, мне подумалось: обязательно ли операцию разбивать на три этапа? Это же фактически три операции. Подряд, одна за другой. И перед каждой бессонные ночи, и наркоз, и сама боль, и страх несчастья. Так иной раз можно спасти человеку ногу и надломить психику. И вероятность осложнения тоже возрастает с каждым разом. И потом… Для вас этот аппарат такой, какой он есть. А я помню его совсем иным и вижу, нет, скорее, чувствую, каким он может или, вернее, должен стать. Вот видите — небольшая приставка, лишних десять минут работы, зато сразу удастся выровнять стопу.

— Но ведь раньше мы так не делали!

— Правильно, не делали. Не догадывались. А теперь догадались. И завтра, может быть, этот вариант операции станет обычным, все будут считать, что нужно делать только так. До тех пор, пока кто-нибудь другой не придумает еще лучше.

— Куда ж еще лучше?! Вместо трех операций — две.

Дагиров подозрительно покосился на ассистента: подхалимничает, что ли? Под маской лица не видно. Нет, не похоже.

— Ну, лучшему нет предела. В идеале следовало бы все наши аппараты выкинуть и лечить какими-нибудь лучами или гормонами. Пока не открытыми.

— Фантастика, Борис Васильевич!

— Конечно. Хотя вы, возможно, ей и займетесь со временем. А сейчас не отвлекайтесь от своих теперешних обязанностей. Я, что ли, буду за вас затягивать гайки в верхнем кольце?