Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса - [38]

На этот раз объектом его атаки стал, пожалуй, самый именитый поэт США того времени — Генри Лонгфелло. В недовольной рецензии на антологию "Разное", составленную стихотворцем из Портленда, Эдгар По обвинил его ни много ни мало, как в откровенном плагиате, заявив, что тот является "явным имитатором, ловко использующим идеи других людей… что слишком заметно, чтобы ошибиться… и это может быть отнесено к самой варварской разновидности литературного грабежа".

Столь яростные выпады во многом опирались не на истинные взгляды По на творчество Лонгфелло, а были частью задуманной им литературной игры, предназначенной для привлечения внимания подписчиков "Бродвей джорнэл" и "Ивнинг миррор". (С последним изданием поэт продолжал сотрудничать.) В "Ивнинг миррор" По очень быстро отозвался на собственную статью возмущенной репликой, подписанной псевдонимом "Outis", то есть "Никто". Там он подчеркивал: "Неужели не может существовать двух людей, которые могут подумать когда-либо одинаково, без воровства одного у другого? Или, подумав так, разве не могут эти два человека использовать одни и те же или похожие слова, чтобы передать свои мысли, без всякой связи друг с другом?" "Outis" даже нарочито цитировал анонимное стихотворение "Птица-мечта" и сравнивал его с "Вороном" Эдгара По, найдя сходство в пятнадцати местах. И после этого добавлял: "Я, конечно же, не обвиняю мистера По в плагиате… Я выбрал это стихотворение г-иа Эдгара По потому, что оно современное и хорошо знакомо всем любителям настоящей поэзии".

Господину "Никто" Эдгар По ответствовал в "Бродвей джорнэл" уже под своей собственной фамилией, чтобы затем не остаться в долгу и в ипостаси "Никого" продолжить литературный спор… И так эта почти шизофреническая дискуссия растянулась аж на сто страниц в общей сложности. Интерес к ней По подогрел и в очередном публичном выступлении — на лекции в Нью-Йоркской библиотеке, названной "Поэт и поэзия в Америке", он вновь обрушился на Лонгфелло с обвинениями, столь же яростными, сколь и надуманными.

Надо отдать должное автору "Песни о Гайавате" и "Золотой легенды" — он никогда не платил По той же монетой, не ввязывался в публичные дискуссии и не пытался упрекнуть своего коллегу ни в чем предосудительном (а материала-то для этого было предостаточно). Лишь однажды Лонгфелло сказал о По: "Резкость его критики я никогда не приписывал ничему иному, кроме как раздражению чувствительной натуры, порожденному смутным ощущением совершаемой по отношению к ней несправедливости". Да в частном письме к своему другу литератору Джеймсу Лоуэллу он резко заявил, что не желает участвовать в спорах с автором из "Бродвей джорнэл", потому что "жизнь слишком ценная вещь, чтобы растрачивать ее на уличные драки".

Конечно, Лонгфелло недолго оставался единственной жертвой полемической резкости Эдгара По. Досталось и другим американским литераторам — например, Дэниэлу Брайену или Шебе Смиту… И с таким же успехом, с каким По разносил литературные произведения, он раздраконивал и театральные постановки, поскольку одновременно выступал и в роли главного театрального критика "Бродвей джорнэл".

Г.-У. Лонгфелло

Впрочем, усердная журналистская деятельность поэта постепенно стала отнимать у него последние силы. Впоследствии он жаловался, что работал в журнале как настоящий раб на плантации.

Александр Крейн, работавший в "Бродвей джорнэл" в эти годы посыльным, вспоминал, что По "вел себя тихо и был одинаково добр и любезен со всеми, а в компании быстро оживлялся и даже становился игривым". Каждый день, в девять часов утра, он являлся в редакцию, где и работал "упорно и методично до трех-четырех пополудни".

И все же напряженная умственная и организационная деятельность не могла не вызвать очередного проявления скрытого безумия, в эти годы выражавшегося у По в одной и той же форме — в виде длительных запоев. Его знакомец Томас Данн Инглиш позднее вспоминал, что поэт вел себя одинаково, "когда расстраивался, — напивался до чертиков и пил потом всю неделю".

Томас Холи Чиверс, поэт из Джорджии, рассказывал, как в июне 1845 года он встретил По на улице, где поэт "раскачивался из стороны в сторону и был пьян в стельку". Чиверсу удалось сопроводить По домой и сдать на руки перепуганной миссис Клемм, запричитавшей при виде зятя: "Ох! Эдди! Эдди! Эдди! Иди сюда, мой милый. Давай-ка я уложу тебя в постель". После этого она якобы сказала Чиверсу: "Мне кажется, бедный мальчик сходит с ума". Другой коллега Чиверса в это время записал в своем дневнике: "По с его сдержанностью, безукоризненной чистотой души и чувствительностью — этот джентльмен до мозга костей равняет себя с подонками, опускаясь на самое дно по причине пьянства и деградации моральной, интеллектуальной и физической".

Это безумие, вся его сила и мощь, осознавались Эдгаром По и даже частично отразились в его прозе. В рассказе "Бес противоречия", вышедшем в июле 1845 года в "Грэхемс мэгэзин", он напрямую написал: "Стремление к благосостоянию должно быть возбуждено одновременно с любою разновидностью "воинственности", но в том, что я называю противоречивостью, не только не возникает стремление к благосостоянию, но нами движет, и весьма сильно, чувство прямо противоположное… Всякий, кто доверчиво и внимательно вопрошает свою душу, не будет отрицать, что особенность, о которой идет речь, безусловно, коренная черта. Она непостижима столь же, сколь и очевидна. Неясный порыв вырастает в желание, желание — в стремление, стремление — в неудержимую жажду, и жажда эта (к глубокому огорчению и сожалению говорящего), несмотря на все могущие возникнуть последствия, удовлетворяется… Можно рассматривать подобные поступки как нам вздумается, и все равно будет ясно, что исходят они единственно от духа Противоречия. Мы совершаем их, ибо чувствуем, что не должны их совершать. Никакого объяснимого принципа за ними не кроется; и, право, мы могли бы счесть это стремление поступать наперекор прямым подсказом нечистого, ежели бы порою оно не служило добру… Так вы с легкостью увидите, что я — одна из многих неисчислимых жертв Беса Противоречия".