Эдем 21 - [18]

Генерал одобрительно хмыкнул, подошел к столу и похлопал ладонью по темной столешнице.

— Где такое чудо взяли? Слу-у-шай, он же вырезан из цельного куска. Ни хрена себе, это какой же был дуб?

— Тот самый, товарищ генерал, с цепями.

— Что-что?

— Я говорю, с цепями и с русалкой.

Тихорецкий рассмеялся.

— Я вижу, Штильман окончательно подался в старьевщики.

— Это точно, — поддержал его Сабир, — чуть что отыщут в этой канализации, сразу к нам. Запах!.. Шайтан, а не запах, — Сабир шутливо сморщился, — Кушать не могу.

— Ничего, потерпите. Где Штильман?

— Подъезжает, будет с минуты на минуту, — уже без тени иронии отрапортовал Сабир.

В подтверждение его слов открылась дверь, и в зал вкатился маленький Штильман в расстегнутой коричневой дубленке и съехавшей на бок меховой шапке. Подгоняемый своей неуемной энергией капитан Штильман перемещался исключительно бегом.

— Здравия желаю, Александр Владимирович! Привет, Сабир!

— Здравствуй, Иосиф, как добрался?

— Уф, задыхаюсь, — он бросил на стул дубленку и шапку. — Сабир, дружище, как насчет чайка? Ведро выпью и еще попрошу…

Сабир развел руками.

— Вот видите, товарищ генерал, откомандирован вами в услужение к иудею.

Продолжая ворчать, он вышел из комнаты.

Штильман устало опустился на краешек стула.

— Простите, Александр Владимирович, ноги уже не держат.

— Тебя не держат? Не поверю. Ну, да ладно, сиди, — генерал остался стоять, продолжая осматривать зал.

— Из конторы пешком до Сухаревки, там с ребятами полазил по коллекторам, оттуда назад пешком в контору — после коллектора ароматы такие, что машину не поймаешь.

Вернулся Сабир, держа в руках огромный медный самовар. Чай пили с орехами в меду и сладкими хрустящими, еще теплыми, палочками из теста, обжаренными в масле.

Генерал вздохнул.

— Выйду на пенсию, возьму тебя Сабир поваром. Пойдешь?

— Вай, товарищ генерал, зачем спрашивать, конечно, пойду. Только не забудьте, а то я еще такой плов делаю, что ах, — Сабир причмокнул губами, — пальчики оближешь, — вы только Иосифу скажите, чтобы он свои вещички в сарае оставлял, а то готовить никакой возможности нет.

— Ну, уж нет, — обиженно встрепенулся Штильман, принявший его слова всерьез, — ты что, Сабир, бесценные реликвии, в какой-то сарай! Я должен работать с аппаратурой, с литературой, наконец. Я же не потащу на улицу эти книги — он возмущенно показал на книжные полки, — это оригиналы, меня вообще архивисты повесят на первом столбе, если узнают, куда они пропали. И правильно, между прочим, повесят. За дело…

— Не за дело, — серьезно сказал Тихорецкий.

— Как не за дело? — опешил прерванный на полуслове Штильман.

— А повесят тебя, Иосиф совсем за другое место. И нас вместе с тобой.

Генерал и Сабир рассмеялись, а через секунду к ним присоединился Штильман.

Пока пили чай, Сабир рассказывал истории детства. Он был родам из Ферганы, по его рассказам это был цветущий край с журчащими ручьями и спокойными арыками, озорной ребятней и запахом свежих лепешек. Вах, какие лепешки пекла его мать, мягкие, с корочкой, с запахом дыма. С отцом и младшим братом — таким смешным в своем полосатом халатике — они делали вечерний намаз и садились пить чай во дворе, макая кусочки теплой лепешки в миску с ароматным диким медом. А мать с сестрой хлопотали на кухне. И теплый ветер приносил из долины сладкий запах цветущих маков. Рассказывая, Сабир улыбался задумчивой и доброй улыбкой.

Тихорецкий знал, что Сабир говорит не все. В девяностом году одурманенная наркотиками толпа разорвала его мать, сестру и брата. Отца не было дома, он умер через два дня на месте, вернувшись в разоренный город и узнав о судьбе семьи. Двадцатичетырехлетний лейтенант спецназа ГРУ генштаба СССР Рахимов опоздал на час. Узнав о беспорядках в Ферганской долине, он оставил часть в Кулябе и на попутках поспешил домой. Но, войдя во двор, увидел тела родных, Сабир в минуту поседел, его сердце заметалось, вырываясь из грудной клетки, он поднял кулаки к небу и закричал, и в этом крике не было ничего человеческого.

Толпа бесновалась на улице, вламывалась в дома и забрасывала камнями укрывшихся в здании райкома милиционеров. Сабир вышел на улицу и молча встал посреди дороги, опустив голову, один против сотен погромщиков, вооруженных палками, металлическими прутьями и охотничьими ружьями. Когда толпа приблизилась к нему, он поднял сузившиеся глаза и пошел навстречу.

После, в трибунале, разбирая дело о дезертирстве, вежливый следователь военной прокуратуры допытывался у Сабира о его действиях в охваченном беспорядками городе и о роли в погромах. Но тот, отвернувшись, молчал, думая о своем… Когда десантники и внутренние войска из Софрино взяли в кольцо город, то многие погромщики сами бежали к солдатам, протягивая руки и моля о защите. Потому что за ними неумолимо и неспешно шел Сабир. После первого столкновения толпа откатилась, оставив на земле десяток тел — мертвых или еще бьющихся в агонии. Он исподлобья смотрел на людей, сбившихся в стаю и потерявших человеческий облик, потом сжал кулаки, и, сведенный ненавистью, пошел на них. Погромщики дрогнули — толпа быстро переходит от ярости к панике — и побежали. Сабир, как волк среди стада овец, выбирал жертву, настигал, одним движением убивал, бросался к следующему… Люди, охваченные ужасом, разбегались, а он, неотвратимый как ангел мести, следовал за ними…