Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - [166]

Более поздняя заметка: я оказался прав. Я рассказал ей о своём предположении, и она кивнула и улыбнулась. Её одобрительная улыбка дорогого сто́ит!..

Она сильно изменилась с тех пор, как я повстречал её двумя годами ранее. Просто чудо, как ей удаётся держаться при её тяжёлом заболевании. Любого, кто ничего не знает и ни во что не верит, Блаватская смогла бы убедить в том, что она есть нечто, обитающее за пределами тела и мозга. Я чувствую, особенно во время этих последних собраний: физически она стала так беспомощна, что учит нас, уже находясь в пределах другой, высшей сферы. Мы будто больше чувствуем и ЗНАЕМ, о чём она говорит, нежели слышим это своим физическим слухом. Прошлым вечером Х высказал похожую мысль.

Глава 15 Последние дни Е. П. Блаватской

Джордж Мид писал об этом периоде:

С переездом в новую штаб-квартиру многое изменилось. Оглядываясь назад, кажется, будто она готовила нас к тому, что может уйти в любую минуту… С тех пор, как она поехала в Брайтон в начале прошлого года, её физические страдания становились всё более нестерпимыми, и она уже не могла работать, как раньше. Но мы питали большие надежды на восстановление её привычного состояния здоровья. На Лэнсдаун-роуд она любила принимать гостей, и каждый вечер у неё бывали посетители. Но на Авеню-роуд она постепенно начала всё больше отстраняться, и зачастую не принимала вечером даже домашних, если только не приглашала их самостоятельно. Опять же, в последнее время она стала необычайно тихой и крайне редко проявляла свойственную ей энергию. Железная воля не изменила ей, а вот тело было совершенно вымотано, поскольку она работала за письменным столом даже тогда, когда ей надлежало находиться в постели, а то и в гробу[981].

В письме к другу от 25 мая 1891 г. графиня Вахтмейстер выразила похожие чувства:

Нам пришлось очень тяжело, и мы даже сейчас не в силах признать, что Е. П. Блаватской больше нет. Мы все были уверены в том, что она доживёт до конца века; поэтому всю зиму, даже видя, что она без конца болеет и слабеет, мы не били тревогу. Е. П. Блаватская очень мало работала зимой, и, как я уже писала Вам ранее, она постепенно отгородилась от нас. Думаю, она знала, что конец её близок, и сделала это, чтобы примирить нас с её отсутствием, а также, чтобы посмотреть, как мы будем справляться сами, без неё; а теперь нам надлежит работать самостоятельно и стараться изо всех сил[982].

В течение последних месяцев жизни Е. П. Блаватская занималась составлением Теософского словаря. Его опубликовали только в 1892 г., через год после её смерти. Кроме того, она переписала некоторые из своих оккультных историй, изданных в тот же год под заголовком «Кошмарные сказки»[983], хотя в действительности они были куда глубже, чем обычные сказки. Изначально они печатались в различных журналах, в том числе в нью-йоркском «Сан», «Знамени Света», «Люцифере» и «Теософисте»[984]. Сейчас они объединены в одной книге[985]. Четыре из восьми рассказов описывают события, в которых Елена Петровна была непосредственным участником или, по крайней мере, сторонним наблюдателем. Один из них, самый длинный и, пожалуй, самый важный, называется «Заколдованная жизнь, записанная гусиным пером». В нём говорится о том времени, когда Елена Петровна путешествовала по Европе и жила у Гебхардов в Эльберфельде незадолго до скандала с Куломбами.

Ежегодное послание Е. П. Блаватской конвенции Американских теософов, которая на этот раз проводилась в Бостоне, было написано 15 апреля, за три недели до её смерти. Её представляла Анни Безант, которая по такому случаю впервые посетила США. Ввиду последующих событий в Теософском обществе[986], письмо видится весьма пророческим:

В третий раз со времени моего возвращения в Европу в 1885 г. я направляю к моим братьям по теософии делегата из Англии для присутствия на ежегодном Теософском съезде и устной передачи моего приветствия и сердечных поздравлений. При моей нарастающей телесной немощи единственным оставшимся мне утешением служит то, что я слышу о развитии нашего Священного Дела, которому я отдала своё здоровье и силы и которому теперь, когда они на исходе, я могу предложить лишь свою страстную преданность и неослабевающие добрые пожелания успеха и благоденствия. Поэтому новости, приходящие с каждой почтой из Америки и рассказывающие о возникновении новых отделений Общества, о тщательно продуманных и кропотливо разработанных планах распространения теософии, ободряют и несказанно радуют меня свидетельствами успехов её развития…

Позвольте мне ещё раз напомнить вам, что такая работа сегодня нужнее, чем когда-либо. Наступающий сейчас период в рамках того цикла, который должен завершиться между 1897–1898 гг., является и постоянно будет оставаться периодом великих конфликтов и непрерывного напряжения. Если Теософское общество сумеет устоять в течение этого периода, это будет прекрасно; если же нет, то теософия выйдет из него живой и невредимой, а Общество погибнет, быть может, самым бесславным образом, и пострадает от этого весь мир… Силы, выступающие против нас… не упустят ни малейшей возможности сеять раздоры, использовать наши ошибки и неверные ходы, исподволь внушать сомнения, вселять подозрения; так что единство Общества может разрушаться всеми мыслимыми способами, а ряды наших собратьев – таять и приходить в смятение. Никогда ещё членам Теософского общества не было столь необходимо, как сейчас, серьёзнейшим образом отнестись к древней притче о вязанке хвороста: если развязать её, то прутья легко переломать поодиночке, но если мы будем едины, то никакая сила на Земле не сумеет разрушить наше Братство.