Дзюдо и кино - [9]

Я пунцовый, как варёный рак, в бешенстве выскакивал из его кабинета. «Ну, — думал, — падла ты эдакая, Вовка, доберусь до твоей глотки! Всю душу из тебя вытрясу! Воспользовался тем, что у меня сейчас активная подготовка к соревнованиям!»

— Серёга, больше не буду! — клялся-божился Володя, когда я его припечатывал неубиенными фактами аморального поведения, и какое-то время он держался. А потом я снова выслушивал о его «приключениях».

Володина семья в то время жила в квартире недалеко от Бессарабской площади в центре города, в большом старом доме для партийной знати. Первый этаж этого дома занимало кафе «Троянда Закарпатья» с большим дегустационным залом. В кафе очень любила оттягиваться золотая молодёжь из близ расположенных домов.

В один из вечеров, когда мать и отец Прохоренко должны были поздно вернуться домой, Володя хорошо набрался в «Троянде Закарпатья» в компании таких же детишек ответственных партийных работников. Кафе собиралось закрываться, и развесёлая компания в полном составе отправилась к памятнику Ленину, где и продолжила своё веселье. Володя играл на гитаре, и из-под памятника вождю мирового пролетариата на весь Крещатик неслись разудалые песни и матерщина.

За всем происходящим издалека с любопытством, но очень внимательно, наблюдали два милиционера, ну или люди из совсем другой конторы, переодетые в милицейскую форму. Место, конечно же, было не очень подходящее для пьяных песен, но веселящихся деток они знали всех поименно и поэтому ограничивались только наблюдением.

Не знаю по какому поводу, но у Володи начался конфликт с одним из участников этой пьяной вакханалии.

— Я тебе сейчас гитарой по башке дам! — пригрозил тому Прохоренко.

— Что?! Ты?! Мне?! — начал зарываться тот. — Да у тебя кишка тонка!

— Если не заткнёшься — то дам! — продолжал угрожать Володя.

— Да я тебе… — начал было фразу его визави, но не успел закончить.

Прямо на его голову, как Прохоренко и обещал, обрушилась гитара. То ли фанера была слабая, то ли удар был сильный — но голова спорившего проломила деку гитары и вышла с другой стороны. Получился такой себе оригинальный деревянный «испанский воротничок». Пострадавший заорал благим матом от боли и неожиданности, у кого-то начался безудержный пьяный смех, а у кого-то истерика. И только Ленин молчаливо смотрел в светлую даль, видимую только ему одному. В общем, пришлось двум наблюдателям в милицейской форме срочно вмешаться в ситуацию. Пострадавшего освободили из гитары, всем настойчиво рекомендовали срочно отправляться по домам. А сопротивлявшегося Володю со словами: «Володя, пора домой!», взяли под руки и потащили в квартиру вместе с разломанной гитарой, где и вручили сонному отцу с подробным отчётом о приключениях его отпрыска.

Всё это мне и рассказал Александр Григорьевич во время очередного нашего свидания.

— Да ты не переживай, Сергей, — успокаивал он меня. — Ты же не можешь за ним и по ночам наблюдать.

Я кивал, соглашаясь, но всё равно чувствовал себя неловко. Конечно, у читающих эти строки, может сложиться ложное впечатление, что я был образцом ответственности и порядочности. Такой себе идеальный спортсмен, комсомолец, наконец, просто красавец. Вынужден вас огорчить — иногда мне приходилось краснеть и за свои художества. Взять хотя бы неожиданно проявившуюся склонность к коммерции.

Володя ходил в шикарной ондатровой шапке. А недалеко от нашего дома в Новобеличах находилась толкучка. Как-то, прохаживаясь по рядам толкучки, я заметил, что такие же точно шапки, как у Володьки, продают по двести сорок рублей. «Ого! — подумал я. — Ну и дорогущая же шапка у Вовки!» Меня одолевало любопытство, и при встрече я спросил:

— Вовка, а сколько твоя шапка стоит?

— Девятнадцать рублей.

Я аж подскочил от удивления:

— Да ты что?! А на толкучке двести сорок!

— Но это же отец выписывает в «Коммунаре» по девятнадцать рублей. У меня недавно такую же точно украли, так он новую выписал.

И тут в моей голове созрела гениальнейшая идея.

— Вовка! А хочешь на пустом месте двести двадцать рублей заработать?

У него глаза разгорелись:

— Конечно, хочу!

— Тогда попроси отца, пусть он нам с тобой по шапке выпишет. Мы их загоним на толкучке, а ему скажем, что у нас их украли.

Сказано — сделано. Купили мы с ним по ондатровой шапке за девятнадцать рублей. Я отнёс их на толкучку и продал каждую по двести сорок. А Володиному отцу сказали, что шапки украли в гардеробе, и он выписал ещё по одной. Мы с Володей ходили очень довольные, при деньгах. Но за два месяца денежки быстро разлетелись, а мы-то к ним привыкли. Что делать? Взял я и эти шапки и снова загнал на толкучке. А Александру Григорьевичу опять сказали, что у нас их украли.

На очередной нашей встрече с Володиным отцом он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Серёжа, а можно сделать так, чтоб у вас не очень часто воровали шапки?

— Я всё понял, Александр Григорьевич, — ответил я, краснея от стыда. — Больше шапки воровать не будут.

— Вот и хорошо, — ответил он, — а то на меня уже косо посматривали, когда я их третий раз за зиму выписывал. Думали, наверное, что приторговываю ими, при моём-то статусе…