Дзюдо и кино - [42]

Дерзко поставленный вопрос был вынесен на голосование. Большинство присутствующих скрипели зубами и злобно посматривали в мою сторону. Но никто из них не возразил — боялись пойти против партии. В итоге Князь был низложен, а Совет ликвидирован. Князь остался в должности директора картины, коих на киностудии было около трёх десятков.

На следующий день в коридоре я встретил главного диспетчера производственного отдела киностудии. Я с ним поздоровался, а он, вместо приветствия, подошёл ко мне и тихо произнёс, серьёзно глядя в глаза:

— Серёжа, вы вчера сильно погорячились. На такого человека замахнулись. Вам что, жить надоело?

У меня внутри всё вскипело, я поймал его за галстук, притянул к себе и спросил:

— Угрожать вздумали?

— Что вы, что вы! Просто по-дружески предостерегаю… — залепетал диспетчер.

— Так вы передайте своему патрону, тоже по-дружески, что убить меня так просто не получится!

Я отпустил его, а он испуганно побежал по коридору, но с этого момента мне стало ясно, что «армия» Князя на киностудии объявила мне войну. Им было невдомёк, что боевые действия для дзюдоиста — это естественное состояние.

Откуда берутся антисемиты

Одним из людей, хорошо ко мне относившихся на киностудии, был Ярмольский Алексей Иванович, под директорство которого я попал в самом начале. Он, как я уже говорил, являлся отцом моего приятеля с Шулявки. Спустя некоторое время после знакового партсобрания по отстранению Князя, Ярмольский пригласил меня прогуляться по саду киностудии.

— Серёжа, а ведь у тебя большие проблемы, — сообщил он.

— Какие? — удивился я.

— Вспомни, при каких обстоятельствах тебя перевели из кинотеатра на киностудию?

— Чего ж не помнить? — усмехнулся я. — Из-за конфликта с техноруком кинотеатра. А что?

— А кто он был по национальности? Помнишь?

— Не скажу точно, — пожал я плечами, — но, судя по фамилии, кажется, еврей. Так там практически все работники кинотеатра были этой же национальности! А к чему вы клоните, Алексей Иванович?

— А к тому, что после того, как ты ликвидировал Совет директоров во главе с евреем Князем, на тебя ополчилась вся его королевская рать. Знаешь, какое они присвоили тебе звание? — Ярмольский остановился и внимательно посмотрел на меня. — Антисемит номер один.

— Меня назвать антисемитом? — возмутился я. — Да это же просто смешно! Вся моя жизнь, начиная с рождения, тесно связана с евреями!

Моему негодованию не было предела. Действительно, о каком антисемитизме могла идти речь, когда своим молоком меня выкармливала еврейка тётя Рая Пикман, мамина подруга? Я очень рано отказался от маминого молока, и Рая (близкая родня называла её Хума) великодушно предложила попробовать её молоко. От Раиного молока меня с трудом оторвали, когда уже начали резаться зубки. Защищая своего молочного брата Лёньку Пикмана, я неоднократно дрался с шулявской босячнёй! И после этого я антисемит? А тогда как быть с моими тренерами по дзюдо, которых я искренне любил, как отцов, и преклонялся перед ними? А ведь они оба — евреи! Мудрые, прекрасные воспитатели, вырастившие не один десяток спортсменов!

Конечно, еврейский вопрос всегда очень остро стоял в обществе. Но я никогда до этого разговора не придавал никакого значения тому, с человеком какой национальности имею дело. Просто я был молодым прокоммунистическим фанатиком, выросшим на рассказах о подвигах Павки Корчагина и Зои Космодемьянской, и душой болел за свою страну, мечтая все силы отдавать работе на благо Родины! Я очень остро переживал, когда видел разного рода разгильдяйство, откровенный саботаж и воровство.

В кинотеатре не я первый пошёл против старых работников, а они ополчились на меня, при том, что я старательно исполнял свою работу. А на киностудии действительно процентов восемьдесят работников принадлежали к той национальной группе, о которой говорил Ярмольский. Кстати, к ней принадлежал и он. Но я никогда никоим образом не делил людей по национальному признаку. В моём понимании были работники — хорошие или плохие, а не хорошая или плохая национальность. Например, у меня были прекрасные отношения со старейшиной гримёрного цеха Яковом Гринбергом. Он был аксакалом в своей профессии, и я часто советовался с ним по тому или иному вопросу. Или взять Михаила Костюковского. Его прислали к нам заместителем директора, когда уже шли съёмки «Старой крепости». Пусть не сразу, но мы с ним подружились.

Но как только я выступил против человека с еврейской фамилией, незаслуженно имевшего власть и влияние на судьбы людей, и жёстко ответил другому человеку с еврейской фамилией на скрытую угрозу лишить меня жизни — как получил звание антисемита! Интересно, а если бы то же самое произошло, но по отношению к какому-нибудь Иванову или Петренко, как бы тогда меня окрестили? Думаю, что никто даже не обратил бы внимания…

Ясно было одно — сам по себе я не выстою против интриг людей, занимающих на киностудии высокие руководящие должности. Втягивать старшего Прохоренко в сложившийся внутренний конфликт мне не хотелось. К тому же к этому моменту Пётр Шелест был снят с должности из-за украинского национализма, а Александра Григорьевича, как его правую руку, вынудили уйти на пенсию. Мне нужно было опереться на что-то сильное. И мой выбор пал на могущественную в тот момент организацию — КГБ. Я решил стать одним из тайных членов этой организации. Я отправился в городской отдел КГБ на улицу Розы Люксембург, где и изъявил желание молодого коммуниста встать на борьбу с врагами страны. Моё желание пришлось очень кстати. Уже тогда началась мода на диссидентство среди советской интеллигенции. «Антисоветчики» — так назывались люди, пытающиеся в какой-либо скрытой форме высмеять или изобличить действующую власть. Было создано пятое управление в КГБ по борьбе с антисоветчиной. Меня представили куратору киностудии Довженко, и мы договорились о сотрудничестве.