Джузеппе Гарибальди - [15]

Трудно измерить глубину перемены, произошедшей в Гарибальди. Он был хорошим моряком, сочувствующим делу Италии. И вот он — революционер, удостоенный смертного приговора и вынужденный скрываться под чужой фамилией. Он — изгнанник. Путь на родину закрыт. Он насильственно оторван от своих корней, от семьи. Отныне в каком бы уголке земли он ни оказался, он будет вместе с другими патриотами, с товарищами по революции.

Гарибальди, Мадзини, Мутру, Кунео и сколько еще других — их связь останется нерушимой, несмотря на тысячи разделяющих километров: когда настанет время действовать, они снова будут вместе.

В Марселе благодаря их помощи ему удается завербоваться на французскую бригантину «Уньон», где капитаном был Франсуа Газан.

Гарибальди стал его помощником, ходил с ним в Черное море, в Левант. Передал корвет тунисскому бею.

Испытал ли он искушение поступить на службу к мусульманам? Об этом поговаривали, но это маловероятно. Человек, близко принявший к сердцу дело Греции, патриот, вряд ли мог бы подчиниться законам иностранного государства, противоречащим его принципам. В Гарибальди не было ничего от наемника.

Итак, он возвращается в Марсель и застает там все ту же несколько затхлую атмосферу, царящую в группах политических эмигрантов, переживших поражение.

Времена мрачные, «Джовине Италия» угасает, ее создатель по-прежнему пользуется уважением, но не имеет большого политического веса.

Во Франции монархия Луи Филиппа постепенно превращалась в карикатурную гримасу: ее терзал страх перед народной революцией, плодами которой она воспользовалась в 1830 году. В ход была пущена безжалостная машина репрессий, давившая всех, кто смел противиться. Эта система и эти люди — палачи или жертвы, сама атмосфера тех лет — навсегда остались в графике Домье. Гарибальди задыхался во Франции, хотя правительство Луи Филиппа не преследовало эмигрантов и иногда даже выплачивало им ежемесячное пособие.

Торжество серости — на долгие годы, когда каждый повторял слова Гизо: «Обогащайтесь!»

Что было делать Гарибальди с этим призывом — ему, бывшему воплощением великодушия, альтруизма?

Когда в 1835 году эпидемия холеры поразила Марсель — после Парижа и большинства крупных городов Европы, он — доброволец в госпитале. Одетый в балахон с капюшоном, подбирает больных и мертвых на улицах опустевшего города, где царит страх. Он не думает о себе, об опасности.

Что делать, когда надежды почти не осталось, между эмигрантами раскол, французское правительство ужесточает меры и гнет слежки за республиканцами и радикалами становится все тяжелее?

Могло ли не тревожить полицию и шпионов Луи Филиппа присутствие мятежника, приговоренного к смертной казни королевским правосудием Турина, когда 28 июля 1335 года Фиесчи, корсиканец, но, с точки зрения Парижа, от Корсики недалеко до Италии, взрывает адскую машину на пути следования королевского кортежа? Луи Филипп остался жив, но ситуация стала еще напряженнее, репрессии ужесточились.

Итак, уехать! Порвать! Не с надеждой и убеждениями, а с тем застоем и разложением, которые подстерегают деятельную натуру, обреченную на бездействие.

Уехать в Новый Свет.

Америка — слово, открывающее горизонт.

Гарибальди слышит его с детства. Его старший брат уехал за океан. Тысячи итальянцев обосновались там, в Южной Америке, их очень много в некоторых городах: Рио-де-Жанейро, Монтевидео… Многие их них — политические эмигранты. Кунео, тот самый, который в Таганроге впервые рассказал ему о «Джовине Италия», уже давно в Монтевидео.

Земли этого континента необъятны, как море. Нравы там свободны, как вольные кони прерий… Разочарование в политике, воспоминания детства, жажда приключений и убежденность в том, что там он встретит товарищей, заставляют его покинуть Францию и Европу, где реакция усиливается с каждым днем.

Правительство Луи Филиппа в сентябре 1835 года приняло закон о репрессиях. В начале того же месяца Гарибальди сел на борт «Нотонье», бригантины из Нанта.

Порт назначения — Рио-де-Жанейро, край света.

Второй акт БОЕЦ В ЧУЖИХ КРАЯХ (1835–1848)

Картина четвертая КОРСАР РЕСПУБЛИКИ (1835–1839)

Земля. Земля, о близости которой Джузеппе Гарибальди, средиземноморскому моряку, говорит длинная полоса зыби, высота и пенистые гребни огромных океанских волн, а затем, когда берег близок, пряный запах, изменившийся цвет воды Атлантики, трава и стволы деревьев, унесенные приливом и плавающие на поверхности, лесные птицы, кортеж которых сопровождает корабль, и, наконец, постепенно выступающие из туманной дымки сахарные головы Рио-де-Жанейро, покрытые буйной растительностью. Бухта соответствует громадности Нового Света — таким Гарибальди и рисовал его себе в воображении в долгие дни и ночи плавания, длившегося много недель. Пейзаж похож на видение, но его величие и красота поразили Гарибальди, как и прием, оказанный ему итальянцами Рио.

Несколько человек, представлявших колонию эмигрантов, членов «Джовине Италия», встречали в порту того, о чьем приезде Мадзини сообщал им во многих письмах.

Годом ранее, вскоре после попытки февральского восстания, «Генуэзцы», корабль, на который в Генуе были переведены Гарибальди и Мутру, останавливался в Рио-де-Жанейро. Сардинские моряки рассказали о провале предприятия Гарибальди и о расследовании, проводившемся среди экипажей эскадры. Смертный приговор был равен возведению в дворянство. Приезда того, кого пьемонтское правосудие отметило как одного из лучших, ждали с нетерпением. И, кроме того, даже если «Нотонье» пришел из Марселя, а не из Италии, Европа для изгнанников, оказавшихся на краю света, уже была родиной. Они ждали новостей, рассказов, встречи с кем-нибудь, кто одним своим присутствием оживит воспоминания.