Джунипер - [2]

Крошечная жизнь этого птенца, что бы из него в итоге ни выросло, была в моих руках. Я решила защищать его настолько долго, насколько это возможно. На следующий день глазки птенца раскрылись. Первым, что он увидел, была я, наблюдавшая за ним через стекло.

Птенец подрастал быстро. Он оперился и постепенно превратился в яркую чирикающую голубую сойку. Он жил в моей спальне, подальше от основной жилой части дома. В качестве насеста он выбрал потолочный вентилятор, и я каждый день стелила на пол газету «Сент-Питерсберг таймс», чтобы на нее падали испражнения. Каждое утро он садился на мой подбородок и стучал клювом по носу. Вставай. Вставай. Вставай. Он пил колу с ободка жестяной банки, клевал семена и остатки моего ужина, который я часто съедала в своей комнате в одиночестве. Ему нравилось садиться мне на плечо или голову, цепляясь своими динозаврообразными лапками. Иногда он катался на спине нашего мопса Ринклса, который ни психически, ни физически был не в силах сопротивляться. Я выпускала его на улицу, но он всегда возвращался на мое плечо. Я надеялась, что незнакомцы, увидев нас, решат, что я обладаю магической силой. Мне и правда так казалось.

В конце концов мама сказала, что мне нужно его отпустить. Он часто настигал меня по дороге в школу или обратно. Через несколько недель, однажды вернувшись домой, я обнаружила его мертвым на заднем крыльце. Мне кажется, я сломала его жизнь, его сущность, сама о том не подозревая. Ему было некуда лететь, негде приземлиться.

Я выросла. У меня были собаки и лошади. От меня пахло сеном и грязью. Я воображала, что однажды у меня будет ферма, где будет место для всех диких и брошенных животных. И что у меня обязательно будет дочь, хотя я никогда не нянчила детей и не играла в куклы.

Она, смелая и бойкая, будет ходить с котенком под мышкой. Она будет лазать по деревьям и петь песни.

Я никогда не забуду, что значит быть ребенком и любить все живое.

Я никогда не забуду, что значит бояться; бояться заводить друзей, танцевать на публике, раздеваться на пляже, болтать в классе, приводить в дом мальчика. Я буду защищать ее дикость. Она непременно принесет в дом бездомного кота, кролика или птенца. Я покажу ей, как ухаживать за ним, и скажу, когда и как его нужно отпустить на волю.

Это была уверенность, а не просто желание. Когда я была маленькая, я спросила у мамы, как получить ребенка. Она ответила: «Ну, во-первых, тебе нужно его захотеть».

Она не сказала ничего больше, поэтому я решила, что желание в этом вопросе — основное и единственное условие.

Только желание имело значение.

Когда родилась наша дочь (долгое время все шло не по плану, уверенность сменилась сильнейшим желанием, а желание победило все трудности), она выглядела точно так же, как тот птенец. Она была узловатой, словно бумажной, прозрачной и слепой. Я прекрасно понимала, что не всех выпавших из гнезда живых существ нужно спасать, однако никто не мог нам этого запретить. Кто в той ситуации был более беспомощным: мы или она? Ее беззубый ротик молил о помощи. Мы смотрели на нее через окно в пластиковом боксе.

Чтобы понять, насколько нереальным было ее появление на свет и сколько преград мешало ее первому вдоху, мы должны вернуться в то лето, когда я вырастила голубую сойку. Это было лето, когда я впервые встретила Тома, сыгравшего яркую эпизодическую роль в моей юности. На протяжении всех последующих лет я задумывалась об абсурдности всего произошедшего.

Том был одним из спикеров в журналистском лагере для старшеклассников, который я посещала. Ему было чуть за тридцать, и он был преуспевающим репортером, женатым и с двумя детьми. Я читала «Сент-Питерсберг таймс» с пятого класса. Мне нравилось озорство, с которым он писал о школьной администрации, подвергающей цензуре статьи журналистов-старшеклассников. Мне нравились сострадание и пылкость, с которыми он написал целую серию статей об убийстве женщины в Галфпорте. Его тексты были смелыми и увлекательными, как романы. Я с замиранием сердца читала подпись под каждым из них: Томас Френч.

В тот день на нем была фиолетовая рубашка и черно-белые полосатые шнурки. Стильные очки закрывали пол-лица, темные волосы, уже тронутые сединой, ниспадали на лоб. Он был милым, но производил впечатление «ботаника», что внушало мне некоторую уверенность. У меня была очень низкая самооценка, и, хотя мои литературные работы часто хвалили, я понимала, что они просто не хотят меня расстраивать. Том тоже не чувствовал себя вполне уверенно: пил диетическую колу, постоянно посматривал в окно и поправлял волосы. Его нервозность позволяла мне поверить, что работа, которую он выполняет, под силу и мне.

Он призывал нас обходить стороной сухие заголовки и предложения со страдательным залогом и вместо этого пытаться вывести на поверхность реальную историю, советовал нам уводить читателя в «тайный сад», будь то помещение для персонала маникюрного салона, угол школьной учительской или любое другое место, в котором заключаются тайные соглашения и передается власть. Реальные истории нельзя найти в пресс-релизах. Их не оглашают, но они произрастают вокруг нас и ждут, когда мы их сорвем. Он говорил, что наши интересы не тривиальны.