Джойс - [202]

Мария Жола пыталась увезти Джойса и Нору обратно в Сен-Жеран, где было чуть безопаснее, но Джойс отказался уезжать, даже еще выругал ее за то, что она забыла заказать ему через Эжена в США новый роман Конрада Эйкена. Тема романа «Пришествие дня Осириса Джонса» показалась ему настолько близкой, что он мог предположить появление сходно мыслящих авторов — прошел почти год со дня выхода «Поминок…», и ему, как пишет Эллман, «казалось куда более важным прочесть книгу, чем ехать». Но через два дня уже был закрыт Лионский вокзал, чему Джойс поначалу даже не поверил, ведь Беккет только что приехал из Парижа, и снова принялся выяснять у Марии, заказала ли она ему книгу Эйкена. У Беккета не осталось ни гроша, он не мог оплатить чек ирландского банка, и Джойс дал ему письмо к Валери Ларбо, которое озаглавил строчкой из модной уличной песенки «В субботу вечером после работы». Ларбо оплатил Беккету чек, но Джойсу помочь было труднее.

Париж немцы взяли 14 июня, отель «Божоле» в Виши был реквизирован под резиденцию французского правительства, и утром 16 июня, «Блумова дня», Джойс прибыл в Ла-Шапель, где с родственниками жила Люси Леон. Родня ее только что бежала из Божанси, и буквально в последнюю минуту из Парижа успел уехать Джорджо. Хелен еще 2 мая увез в Штаты брат, Роберт Кастор. Появление сына слегка успокоило родителей, хотя двойная опасность — мобилизация французами или арест немцами — никуда не исчезла. Джойс написал Марии письмо с просьбой выдать Джорджо за преподавателя итальянского, пения или чего угодно, а письмо сжечь. Дата под ним стояла примечательная — «18 июня 1940 года». Внося ноту мрачного юмора, Джойс приписал и место: «Ватерлоо».

В тот же день на телеге, запряженной ослом, приехал запыленный и измученный Поль Леон, сохранивший, однако, способность к самоиронии: «Подобно Христу, въезжаю в Иерусалим на осляти…» Неприязнь Джойса не устояла, и они провели вместе несколько часов. Леон, как опытный беглец, описывал возможные пути спасения, а тот сухо посмеивался. Они примирились настолько, насколько Джойс вообще был способен к этому.

Через неделю немцы заняли Сен-Жеран. Линия демаркации, за которой формально еще правило вишистское правительство, была пятью милями севернее. Джорджо несколько дней просидел взаперти, а потом объявил, что больше не может и выходит на улицу. Хотя отец советовал ему не напрашиваться на неприятности, Джорджо вышел. Ему повезло: задерживать его никто не стал, а то, что он пренебрег регистрацией в мэрии, сделало Джойса-младшего человеком-невидимкой — французские власти имели повод никого не искать. Родители некоторое время жили в квартире женщины, лежавшей в больнице. Потом переехали в комнатушку «Отель дю коммерс», куда Мария на время перенесла свою школу. Леоны одно время тоже поселились там, когда учеников стали разбирать по домам. Мария заботилась и об учениках, и о друзьях, навещала больную подругу, и Джойс вызвался подменить ее. Правда, больной в его присутствии стало хуже, и как он ни старался помочь ей, она скончалась практически у него на руках.

Среди тягот войны есть одна, сравнимая только с поиском еды, — информационный голод. Газеты ничего не могли сообщить: немцы быстро установили жесткую цензуру. Можно было слушать пока не конфискованные радиоприемники и надеяться услышать о победе союзных войск. Французы еще не знали подробностей операции «Динамо», эвакуации из Дюнкерка и прочих грустных вещей; приезжие надеялись вернуться к парижской жизни, чего так и не случилось. Джойс правил и правил опечатки в «Поминках по Финнегану», ему снова помогал Поль Леон, каждый день они наслаждались этой прежней тщательностью совместной работы, словно вокруг не было пожара, способного пожрать всё. Незадолго до ужина Леон уходил к семье, а Джойс, никому не говоря, добирался до ближнего кафе, входил через заднюю дверь и натощак выпивал пару стаканов вина. К ужину он приходил взвинченным, невнимательным и почти не ел, правда, уже и не пил. Теперь Нора пилила его за то, что он не выдерживает единственного стакана… Ему становилось все хуже, и он поддерживал себя привычным способом.

Деревенская жизнь для горожан бывает непереносимой. Первой уехала Люси Леон — ее обязанности корреспондента «Нью-Йорк геральд трибюн» требовали работы в Париже. Да и квартира нуждалась в присмотре. Джойс проводил ее до остановки и неожиданно поцеловал на прощание. Она спросила его, кончится ли этот кошмар когда-нибудь, а он грустно ответил, что не знает. Мужу ее было намного сложнее — еврей, русский эмигрант, бывший офицер… Джойс уговаривал его остаться в деревне и не рисковать, но в сентябре Леон уехал — теперь уже навсегда. Сэмюел Беккет вспоминал, что встретил его в Париже в августе 1941-го, в разгар облав, и настаивал, чтобы Леон немедленно уезжал, но тот печально сказал, что не может — завтра у его сына экзамен на степень бакалавра… На другой день его схватили и отправили в концлагерь, откуда он уже не вышел; в 1942-м его казнили как еврея. Люси переживет войну и в 1950 году издаст в Нью-Йорке книгу о них, «Джеймс Джойс и Поль Л. Леон: История одной дружбы».