Джокер, или Заглавие в конце - [42]
Тот откликнулся с неожиданным пониманием: у него недели три назад начиналось что-то похожее, с памятью, не с памятью, какие-то мозговые явления. Врач сказал, это сейчас у многих, запускать такие вещи не стоит, направил к специалистам. Но Пушкину удалось обойтись без них, у близких родственников нашлось средство, помогло мгновенно…
И он тут же извлек из кармана пластиковую пробирку или флакончик с какими-то шариками или пилюлями.
Я, помнится, только и мог произнести что-то вроде «A-а», даже слегка развел руками: дошло наконец и до подтверждения. Этого и следовало ожидать. Роман уловил мой жест. Он тоже, конечно, подумал тогда о наркотиках, кое-что про них знал. В школе у них многие пробовали, сам курил однажды какую-то гадость, ничего не испытал, кроме головокружения и тошноты. Нет, он и Пушкина сразу спросил об этом. Тот даже развел руками: ты за кого меня принимаешь? Это средства особые, специальные, таких нигде так просто не достанешь.
И стал рассказывать про какого-то дядю, который по службе имел доступ к секретным разработкам. К спецсредствам для тех, кому надо срочно решать сложные интеллектуальные задачи. Например, на дежурстве при системах оперативного управления. Снимают переутомление, укрепляют память, заряжают мозги энергией, чтобы работали не просто надежно — с ускорением. Успел проверить на себе: действительно чудо, стали уже не нужны. В общем, предложил остаток Роману. Тот не хотел брать, Пушкин буквально всучил ему эту пробирку, сунул прямо в карман.
Увы, подозрения не просто подтверждались — дело оказывалось даже хуже, чем я мог думать. Значит, действительно этот Пушкин. Пашкин. Вспомнилось, как я час назад его не узнал, когда он появился, освещенный из лестничного окна со спины: затененное лицо, темные очки, закрывающие глаза. Не ожидал. Что-то надо было в уме перестраивать очередной раз — знал бы я тогда, что еще не последний, вот что мне предстояло понять достаточно скоро.
Дело было не только в том, что слишком сбивчиво, непоследовательно рассказывал этот рыжий бедняга, даже не в том, что он до последнего не хотел чего-то договаривать, медлил мне признаваться во всем. Казалось, у него самого какое-то понимание составлялось впервые по ходу рассказа. Пришлось наконец вернуться к телефонному звонку Пашкина, вечером после зачета, досказать, о чем же у них был разговор. Я уже сам почти был готов догадаться: этот Пушкин позвонил Тольцу вовсе не для того, чтобы объясниться за присвоенный реферат. С него самого, оказывается, потребовали денег за эти бесплатные пилюли.
Ну да, конечно, кто бы мог ожидать? Роман все же был не ребенок, мог бы сразу насторожиться, с чего ему вдруг делают такой заведомо недешевый подарок. Как будто им в школе не объясняли, как умеют подсадить человека, сделать зависимым, потом уж вытягивать деньги. Пашкин по телефону говорил вначале непривычно извиняющимся тоном: прости, мне самому неловко, я нечаянно тебя наколол. Он думал, дядя взялся помочь лично ему, по-родственному, раз понадобилось, без вопросов, про деньги ничего не сказал. Нет, оказывается, подразумевалось, как говорят теперь, по умолчанию, даже родственнику надо было платить. То есть тот сам кому-то был за эти пилюли должен, причем теперь уже срочно. А сколько платить, сказал? — поинтересовался я. Роман отмахнулся, поморщившись, — не очень, видно, хотелось называть сумму. У него таких денег не было.
Уловка, что говорить, из элементарных, этого стоило ожидать. Неожиданным для меня оказалось на самом деле другое. Роман, по его словам, чуть ли не в первый день ухитрился эту пробирку или флакон потерять. То есть сразу же про него забыл, дома не мог потом вспомнить, как вынимал его из кармана, куда сунул. Попробовал искать, быстро перестал: нет так нет. Не верить студенту у меня причин не было, но чем дальше я слушал, тем больше нарастало сомнение: была ли тут рассеянность, забывчивость, пусть болезненная, — или на самом деле все-таки что-то похуже? Не успел даже попробовать, как это средство подействует? А если именно сразу попробовал, и подействовало так, что он и этого вспомнить не мог?.. Ну, дальше фантазиям только дай простор, было куда разрастаться.
По телефону Роман говорить о пропаже не стал, надеялся все же исчезнувшие пилюли найти. Только сказал, что флакон готов вернуть, потратить ничего не успел, а денег у него нет. И почувствовал, что Пушкину это не очень понравилось.
— Что значит, говорит, не потратил? А как я буду доказывать, что ты ничего не потратил? Я говорю: известно же, сколько там было, можно посчитать, сколько осталось. Если, кроме тебя, никто ничего не брал, сам можешь сказать, сколько… Сопит в трубку. Ладно, говорит, приноси, посмотрим, а я спрошу. Не знаю, как к этому отнесутся. Пустой разговор, я уже чувствовал. Договорились пересечься по пути в четверть одиннадцатого, точно, без опозданий. Жесткий график, как же. Про вас я ему не сказал, не думайте. — Роман поднял на меня просительный взгляд.
О поисках ему особенно нечего было рассказывать, нетрудно представить: тыкался туда — сюда, по разным полкам, по карманам на вешалке, искал за компьютером, за другим, даже в постели, под простыней, под подушками. Сюрприз рыжего ждал, однако, в отцовском кабинете. Прежде он туда не заглядывал, незачем было, но тут подумал: мало ли что. Раз уж совсем своей памяти перестал доверять. Неожиданным оказался обнаруженный там беспорядок. Ящики рабочего стола были открыты, содержимое разворочено. Как будто перед отъездом в них что-то спешно искали и задвинуть не позаботились. Так мог бы рыться в вещах посторонний, но в их квартиру никто проникнуть не мог. Отец еще до отъезда поставил ее на охрану, вдобавок к двойным дверям и новым замкам на каждой. Роман, правда, не всегда закрывал их все, докучная возня, сигнализацию он предпочел совсем отключить после того, как к нему однажды заявился по ложному вызову милиционер с автоматом, пришлось объясняться. Нет, не было никаких следов взлома, предметы, которые могли ему казаться лакомыми для грабежа, оставались нетронутыми. Но компьютер на рабочем столе был повернут дисплеем к стене, с него зачем-то была снята крышка системного блока. Роман присмотрелся поближе: самого блока не было. Отец зачем-то его вынул, увез с собой? Понять ничего он не мог, только спросить при встрече…
Герои сказочной повести «Учитель вранья», пятилетняя Таська и её брат, второклассник Тим, увидели однажды объявление, что на 2-й Первоапрельской улице, в доме за синим забором, дают уроки вранья. И хотя Таська уверяла брата, что врать-то она умеет, они всё-таки решили отправиться по указанному адресу… А что из этого вышло, вы узнаете, прочитав эту необычную книжку, полную чудес и приключений.
В декабре 1992 года впервые в истории авторитетнейшая в мире Букеровская премия по литературе присуждена русскому роману. И первым букеровским лауреатом в России стал Марк Харитонов, автор романа «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». Своеобразная форма трехслойного романа дает читателю возможность увидеть историю России XX века с разных ракурсов, проследить начало захватывающих событий, уже зная их неотвратимые последствия.
«В художественной системе Харитонова быт занимает важное место. Выписан он чрезвычайно тщательно и исторически достоверен, хотя является для автора все-таки только фоном для постановки глубоких экзистенциальных вопросов… Единицей текста становится абзац, передающий мысль, действие, мотив и сохраняющий внутри себя логическую связь, но между абзацами — пустота, как и между событиями, и в этой структуре — авторская философия: правда принадлежит не логике, часто вводящей в заблуждение, а целостности бытия, из которой, собственно, и вырастает дух жизни.
Новый роман Марка Харитонова читается как увлекательный интеллектуальный детектив, чем-то близкий его букеровскому роману «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». Герой-писатель пытается проникнуть в судьбу отца, от которого не осталось почти ничего, а то, что осталось, требует перепроверки. Надежда порой не столько на свидетельства, на документы, сколько на работу творящего воображения, которое может быть достоверней видимостей. «Увидеть больше, чем показывают» — способность, которая дается немногим, она требует напряжения, душевной работы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«День февраля»- первая книга М. Харитонова. Повести, вошедшие в нее, потребовали десяти лет творческого труда. В повести «День в феврале» рассказывается о Н. В. Гоголе.Об эпохе царствования Ивана Грозного — в повести «Два Ивана». Повесть «Прохор Меньшутин» — о быте современной провинции.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.