Джинны пятой стихии - [8]

— И что? — оробело спросил Влас, тоже перейдя на шёпот.

— Жертва нужна. Первого встречного стопорить — сам понимаешь, неизвестно ещё, на кого нарвёшься… Денег дам. Половину — тебе, половину заберу обратно… когда грабить буду… Как, согласен?

— Да я вообще-то… в самом деле интурист… — промямлил Влас. — Утром прибыл…

Лицо за очками окаменело, стало беспощадным.

— Документы!

— Вот… — Влас достал и протянул паспорт.

Смотрящий бросил недоверчивый взгляд, принял книжицу, раскрыл, листнул, но, в отличие от давешних салочек, отнюдь не развеселился — приуныл. Потом скорбно принялся кивать.

— Да… — выдохнул он наконец. — Надо же! А я-то думал… Спасибо, что предупредил!

— А то бы что?

Глаза за линзами очков стали точными подобиями металлического ока на лацкане.

— То есть как «что»?! Иностранца грабануть! Это ж полная дисквалификация! Всё равно что ребёнка обидеть…

— Неужели бы отчислили?

— Со свистом!

Вернул документ, сокрушённо вздохнул ещё раз.

— Ну, привет Суслову. Трудно вам там, наверно, приходится…

С сочувствием похлопал по плечу и двинулся дальше, высматривая очередного кандидата в завтрашние жертвы. Некоторое время Влас озадаченно глядел в его сутулую спину, потом спрятал паспорт и осознал наконец, что, кажется, потерялся.

— Послушайте… — окликнул он.

Салочка обернулся.

— Тут где-то поблизости, говорят… что-то вот-вот должно начаться…

Очкастый страж беспредела нахмурился, припоминая. Затем лицо его прояснилось.

— А! Так это, наверно, у Фили… Там вроде правдолюбки митинг собирают…

— У Фили? — беспомощно повторил Влас. — У какого Фили?

Очкарик наконец-то улыбнулся. Всё-таки что ни говори, а наивные они, эти иностранцы!

— У Македонского, у какого ж ещё? Филя у нас один…

* * *

Митинг на площади шёл вовсю. Люди стояли плотно, пролезть в середину не представлялось возможным. Некто невидимый что-то вещал в микрофон — проникновенно, местами навзрыд. Далеко разнесённые динамики накладывали фразу на фразу и так перетасовывали слова, что понять, о чём речь, было весьма затруднительно. Вдалеке зеленел над головами пернатый шлем бронзового Фили.

Приглядываясь, Влас обошёл толпу. Ни Аверкия Прокловича, ни Пелагеи Кирилловны высмотреть не удалось, зато на глаза попался один из тех двоих аборигенов, что первыми встретились ему в Понерополе, а именно пожилой инвалид в мятых летних брюках и рубашке навыпуск.

Влас глядел и пытался мысленно влезть в его шкуру — там, на автовокзале, возле полосатого штыря с грозной табличкой. Не поднимешь оброненное — смотрящие засекут. А поднимешь — изволь делиться с государством, да и не известно ещё, что окажется больше: неправедная прибыль или сам налог со всякими там издержками… Кроме того, бумажник и впрямь могли не обронить, а именно подбросить…

Ничего себе свобода! Шаг влево, шаг вправо — стреляю! Не можешь быть свободным — научим, не хочешь — заставим…

В следующий миг Власа обдало со спины ознобом — прозрел интурист: такое впечатление, что на площади собрались одни калеки — у каждого отсутствовала правая рука. И как прикажете это понимать? Очкарик сказал: правдолюбки… Иными словами, те, кто любит правду… А за пропаганду правды и добра… Господи! Неужели вот так?!

Тогда почему Арина на его вопрос о мере ответственности легкомысленно отмахнулась: дескать, никого… никогда… ни за что… Врала?

И вот ещё что озадачивало: вроде бы митинг протеста, а физиономии у всех скорее праздничные. Собравшиеся возбуждённо шушукались, словно бы предвидя нечто забавное.

Со стороны переулка к Власу приближалась девушка, издали похожая на колобок, в расстёгнутой серой куртке и с крохотным автоматиком. Приблизившись, она скорее напомнила валун диаметром чуть меньше человеческого роста.

— Опоздал, правдолюбок? — с пониманием спросила смотрящая. — Ну теперь к микрофону не прорвёшься. Раньше надо было приходить…

А у самой в глазах светилось радостное: «А-а… вот кому я сейчас амуницию сдам…» — Скажите… — сипло взмолился Влас. — А почему они все безрукие? — Ух ты! — восхитилась она. — Из-за границы, что ль? Влас признался, что из-за границы.

— А как насчёт того, чтобы натурализоваться? — игриво осведомилась грандиозная дева. — У нас тут прикольно… — Н-нет… — выдавил он. — Я на один день сюда… Вечером обратно… — Жаль, — искренне огорчилась она. — И я, главное, не замужем! Жаль… Откуда-то взялась ещё одна салочка — только поменьше, постройнее.

— Гля-а! — засмеялась она. — Люська инлоха подцепила! Ну на минуту оставить нельзя… Слышь, ты ей не верь! Окрутит — горя знать не будет. А я-то — иззавидуюсь… — Почему они все безрукие? — с отчаянием повторил Влас. — Почему все? — удивилась подошедшая. — А правдолюбки? — Где?

— Да их просто не видно отсюда, — объяснила она. — Возле Фили кучкуются, у микрофона. А пострадальцы как раз митинг срывать пришли…

Они стояли неподалёку от динамика, и речь того, кто рыдал в микрофон, звучала поотчётливее.

— …Сила правды… — удалось расслышать Власу, — …власть закона… торжество справедливости…

— Почему вы их не трогаете? — вырвалось у него.

— За что?

— Н-ну… за пропаганду… правды и добра…

Грандиозная дева пренебрежительно скривила рот и махнула свободной от автоматика рукой.