Джими Хендрикс - [54]

Вот так Моника, наконец, бежала от этих нападок, только увеличивающих боль от утраты своей первой и единственной любви. «Для меня Джими не умер. Его дух всё ещё со мной. Нет только тела», — говорила она себе, чтобы не разрыдаться.

Несмотря на это она не могла исчезнуть бесследно. Она оставалась в Лондоне, пока шло следствие. И к концу она стала раздражительной и сильно сердилась на глупые статьи и слухи вокруг Джими, хранящего молчание.

«Моя любовь к Джими — нечто глубокое и очень личное. Поэтому я не хочу говорить о наших взаимоотношениях. Это касается только нас двоих, и там нечем делиться со всем миром. Но на этой неделе я пережила шок и потрясение — потому что о Джими плохо говорили даже его, так называемые, друзья. Но теперь я чувствую, что должна ответить на некоторые вопросы, так как сам он уже не может себя защитить, и я должна это сделать ради него, ради его памяти.»

«Я заявляю, что он не был ни наркоманом, ни алкоголиком, ни секс–маньяком, и я должна сказать вестминстерскому следователю в понедельник всё, что я знаю… Настоящий Джими, каким он был за фасадом сцены, был человеком очень внимательным, мягким и скромным, искренне верящим в послание Любви, Мира, Свободы и Дружбы, которое он старался донести до людей.»

«Мы с ним обнаружили огромное сходство, общаясь и любя друг друга. Прошло всего шесть недель нашего знакомства, а Джими уже предложил нам жить вместе, но я тогда не поверила в его чувство. Как и все, я становлюсь дурой, когда слышу эти дикие истории про него.»

«Дикими? Джими был самым обаятельным и приятным человеком, которого я когда–либо встречала. Все вокруг помогали ему, потому что он был так мил. Я быстро поняла насколько искренен был Джими. Конечно, он часто уезжал и у него было много разных дел на стороне — таков мир поп культуры. Возможно, так было, потому что я не группиз и не следовала за ним всюду как они, но я смогла найти настоящего Джими Хендрикса, завоевать его сердце: сердце, которое никому не удалось обнаружить.»

Моника изо всех сил старалась предотвратить лживые слухи такими словами:

«Джими жил ради музыки, во всём остальном он был младенцем. Он мне часто рассказывал, как группиз, проникая в его номер, дожидались его возвращения, забравшись в его постель, и как Джими приходилось просить роуд–менеджера, Джерри Стикеллза, выбрасывать их вон.»

«Ещё он рассказывал мне о своих экспериментах с наркотиками в те годы, когда многие поп–звёзды покуривали травку и экспериментировали с кислотой. Но Джими так никогда ни к чему и не пристрастился. За все восемнадцать месяцев, как я была с ним, ни разу не было случая, о котором я могла бы рассказать.»

«Рядом с ним всё время было так много людей, но никого, кто был бы близок ему. По существу, совершенно одинокая натура. Он часто повторял, что не знал, где бы он был сейчас, если бы меня не было.»

«Многое, что написано о последних четырёх днях в жизни Джими — чистый вымысел. Я провела с ним все эти четыре дня, каждую минуту, кроме одного часа в ночь его смерти, когда он отправился в Marble Arch, чтобы уладить кое–какие свои дела. Он вернулся, и по его виду было заметно, что всё прошло успешно. И стал собираться в Америку, чтобы завершить начатый альбом. Он заказал номер в отеле и авиабилет, позвонил на студию в Нью–Йорк, сказал, что скоро прилетит.»

Возможно, покажется, что Моника слишком переусердствовала в своём стремлении в одиночку защитить память о Джими от сующих всюду свой нос и вечно искажающих факты проныр–журналистов. Сплетни росли как снежный ком, ничего общего не имея с подробностями последних дней Джими. Так же поступила и Кати Этчингем, которая, возможно, лучше всех знала Джими, его вкусы и привычки (как мы об этом убедимся далее в этой главе). Но, несмотря ни на что, Моника старалась преданно и добросовестно направлять внимание прессы на безграничную доброту Джими, так что по Богу — а это самое главное — Моника поступала правильно.

«Я никогда не забуду наш последний вечер, проведённый вдвоём, когда я приготовила спагетти по–болонски и выпили бутылочку вина за ужином. Это был наш последний момент счастья», — такими словами она завершила интервью.

Моника выросла в Дюссельдорфе, там получила две профессии: фигуристки и художника, но после несчастного случая от фигурного катания пришлось отказаться в пользу второй профессии. Этот несчастный случай произошёл незадолго до первой её встречи с Джими Хендриксом. После его смерти Моника пригласила меня погостить с недельку в доме её родителей, где я смог увидеть все её незабываемые портреты Джими. Мы подолгу беседовали о Джими, которого она узнала и полюбила. Она многое рассказала мне, чего не говорила репортёрам:

— С самого начала карьеры Джими, — рассказала мне Моника, — я была его большой поклонницей, но, несмотря на это, я никогда не была на его концертах. Когда я дома слушала его пластинки, у меня всегда возникало какое–то необычное и странное чувство, я никак не могла его понять.

— Он и прежде выступал в Дюссельдорфе, но по разным причинам я не попадала на его концерты. У меня в то время был очень близкий друг, он хорошо разбирался в рок–музыке, знал почти все группы и познакомился с Джими на одном из концертов в Германии. Однажды он спросил меня, не хочу ли я сходить с ним на концерт, который должен состояться в соседнем городе, играть будут The Jimi Hendrix Experience. Я приняла предложение, подумав, что будет здорово, если я разберусь в этом странном чувстве, которое меня охватывает, когда слушаю его музыку — это от его музыки, или за этим что–то стоит. В этот день я, как всегда, много рисовала, но меня не покидало ощущение, что что–то изменится в моей жизни.