Джими Хендрикс, история брата - [63]

С концертов мы собирали хороший урожай, но они были не часты и в основном мы работали в игорных заведениях, барах и клубах. Благодаря великодушию Джими карманы мои были велики и позволяли мне проникать в самое закулисье Сиэтла, где ставки были очень высоки. И нынешнее моё положение потребовало нанять телохранителя. В игре я усвоил одну истину, которую отец никогда не смог понять: как только у тебя остаётся всего несколько баксов, срочно сваливай. Здесь важно успеть унести ноги до того, как кто–нибудь сбросит снова на стол деньги. А если вопреки случаю я выигрывал несколько тысяч за вечер, мне, как вы понимаете, требовалась серьёзная защита, чтобы успеть выскочить за дверь прежде, чем проигравший доберётся до моей задницы.

У меня были друзья по всему городу и они всегда предупреждали, когда копы или армейская полиция искали меня. Пару раз я чуть было не попался, но меня выручали друзья, мы менялись одеждой и я ускользал у них прямо из–под носа. Мне следовало бы крепче соображать, но видно, моё я было сильнее моих мозгов. Я думал, ну что такого плохого я сделал? Но я дурил только самого себя. Хоть сколько–нибудь умный человек первым делом уехал бы на время из города или даже поступил бы ещё более разумно, вернув себя армии. Я же не сделал ни того, ни другого.

Скрываться от армейской полиции проблем не было, их патрули были видны за милю, но совсем другая тактика была у копов. От них было не укрыться, они были везде, к тому же многие из них были переодеты в штатское. В конце концов они меня повязали. Однажды вечером, отужинав в Канзас–Сити–Стик–Хаус, я шёл по Пайк–Стрит со своей подружкой, вдруг из боковой аллеи выскочили двое и нацепили на меня наручники. Всё произошло так быстро, что я даже не мог предупредить их появление. Они запихнули меня в свою патрульную машину и отвезли в приёмник, где меня передали армейской полиции, и уже к утру я был в Форт–Льюисе.

На базе меня тут же посадили в карцер и не выпускали из камеры, кроме как на учения или в столовую. Майор Джаксон, импозантный пожилой чёрный, выглядящий как если бы он прослужил больше чем несколько положенных сроков, пропустил меня через центрифугу. Я же со своей стороны был непоколебим и отказал ему в удовольствии сломить меня. Меня даже занесли в список особо сознательных вольнодумцев, ведь я не выказал им свою покорность.

Итак, Джими снова вставил в свои импровизации Национальный Гимн во время теперь уже легендарного выступления на фестивале в Вудстоке, а я снова оказался в армейской тюрьме. Снова моя жизнь это холодный бетон и железные засовы и сделано это мною самим и винить мне некого, кроме себя.

За пару месяцев, пока я там плесневел, армейское начальство осознало, что бы они там не делали, они никогда не смогут сделать из меня солдата. Однажды, ближе к вечеру, меня навестить пришёл майор Джаксон.

— Тебя демобилизуют, Хендрикс, — подытожил он их решение.

— Ну вот и хорошо, — отреагировал я.

В моей голове вихрем вспомнилось всё то, что мне пришлось вытерпеть от них и вот теперь я освобожусь от этого.

— Ну, не вполне в смысле "хорошо" — многозначительно произнёс майор Джаксон. — Мы передадим тебя полиции Сиэтла и тебя отправят в тюрьму.

Несколькими днями позже меня отвезли в городскую тюрьму Кинг–Каунти и передали на руки полиции. Армия определила мой статус так: демобилизован "в положении недостойном уважения". Я провёл в Кинг–Каунти 4 месяца наедине с холодной пищей. Затем меня отправили на 30 дней в Шелтон, где меня, по их словам, "диагностировали", там меня подвергли медицинскому обследованию и собрали целый консилиум для решения одного единственного вопроса, что же со мной делать в дальнейшем. В итоге, 17 марта 1970 года, меня транспортировали в исправительное заведение Монро. Меня проводили в одиночную камеру, расположенную в Си–крыле, темноватом симпатичном помещении с четырьмя этажами соседей.

Когда, наконец, мне восстановили полагающиеся мне привилегии и позволили выходить во двор, это было сравнимо моему возвращению домой. Кругом одни знакомые лица. Весть о моём появлении быстро облетела все закоулки заведения, и, так же как это было в армии, не нашлось ни одного, кто бы не хотел мне пожать руку и не выказать мне своё уважение.

Тюремное общество сильно не отличалась от уличного, только здесь валютой были сигареты. Бартер, сделки, втюхивание были у меня в крови. Если ты не знаешь, как это работает, ты так и останешься ни с чем. Соседи меняли табак на всё, на еду, траву, колёса. Траву мне проносила в Монро моя старушка Лидия. В комнате свиданий я пересыпал траву в пластиковый стаканчик и, когда приходило время возвращаться в камеру, ставил стаканчик на пол. Выходя, я многозначительно подмигивал одному из моих дружков, работающим уборщиком. Он шёл с метлой якобы подмести за нами и пересыпал траву к себе в карман. Позже мы делили её поровну.

Мы делали всё возможное, чтобы скоротать время. Лучшим из всего было, конечно, нагрузиться. Меня даже научили делать алкоголь. Нужны только два куска хлеба и дешёвый фруктовый сок. Хлеб настаивался в стакане сока пару недель и получался отличный тюремный коктейль. Вкус отвратителен, но забирал хорошо.