Джентльмены - [43]

Сыну Нильса-Эрика теперь во что бы то ни стало нужно было побороться на руках, на пальцах, толкнуть бревно или перетянуть веревку с Генри, чтобы разрешить спор, — обязательно на глазах у девчонки. Один должен выйти из игры, так заведено. И девчонка не возражала.

Лео наблюдал за действом с высоты своей бочки без особого восторга. Он боялся, что сыновья Нильса-Эрика всыплют Генри по первое число: эти здоровые чурбаны уже и водку попивали. К ночи сеновал превратился в сплошную кашу из пьяных рыбаков, квохчущих бабенок, хихикающих девчонок, скандалящих приезжих и тех, кто уже уснул прямо за столом или удобно пристроившись на чердаке. Генри с рыбацким сыном вышли в ночь, чтобы выяснить, кому достанется девушка, а Лео не решился пойти за ними. Он был почти уверен, что Генри придется уступить.

Когда Барон Джаза сыграл последний вальс — нашлись и те, кто еще был в силах танцевать, — маленький ботаник выскользнул с сеновала. Оказавшись под ночным небом, он вдохнул густой летний воздух, влажный и тяжелый, и отправился в лес. Он хотел побыть наедине с собой и подумать о разных вещах, которые волнуют десятилетних мыслителей. Может быть, он гадал, каким недугом страдают отсталые мальчуганы, что с ними не так. В медицинских книгах Лео видел фотографии уродов с огромными головами и с малюсенькими головками размером с булавочную головку, с огромными носами и вообще без носов, людей без рук и с длиннющими ногами, людей с одним глазом и без рта. Вариантов было множество, и Лео знал некоторые болезни, названия которым дали знаменитые врачи, выяснившие, в чем причина недуга. Имена были иностранные, часто немецкие. Может быть, Лео сумел бы выяснить причину болезни Стормёнских мальчишек — болезни Моргана, — чтобы их тоже вылечили. А может быть, ему предстояло обнаружить доселе неизвестный цветок — Morgana morgana — и прославить свое имя бесконечным эхом, отзывающимся на устах до тех пор, пока тычинки и пестики трудятся, а земля вертится.

Лео шел, погрузившись в детские честолюбивые мечты, когда гармонь на сеновале издала последний звук. Народ стал расходиться, девчонки хихикали, мечтая собрать цветы, чтобы положить под подушку. Лео повернул назад и побрел к праздничному сеновалу. Когда он пришел, там никого не было, огонь на дворе погас, и тонкая струйка дыма поднималась к совсем уже светлому небу. Лео в одиночестве отправился к домам на скалах; здесь и там раздавались взрывы смеха и приглушенное хихиканье, но его это не волновало. Смеялись не над ним.

Присев на скале, Лео стал наблюдать восход с обычным для него сосредоточенно-серьезным выражением лица, как вдруг на воде показалась просмоленная лодка, в которой сидели Генри с той самой девушкой. Они отплывали от причала, Генри сидел на веслах, а девчонка лениво растянулась на палубе. Значит, Генри победил. Сын Нильса-Эрика получил по носу. Лео не мог не признаться себе, что гордится братом. Генри его не видел: он вообще ничего не видел, кроме девчонки, и старался грести как настоящий мужчина. Лодка направлялась к шхерам.

Этой ночью детям позволяли гулять сколько вздумается. Казалось, некоторым родителям только того и надо было: слишком тонкие стенки разделяли спальни. Лео решил погулять еще немного, ему совсем не хотелось домой. Он ничуть не устал, сна не было ни в одном глазу, одиночество ему нравилось, никто к нему не приставал с вопросами, никто не командовал. Лео был свободен. Он мог сидеть на камне, сколько ему хочется, чувствовать, как солнечные лучи медленно нагревают скалу, и мечтать о том, о чем хочется помечтать. Лео видел, как лодка Генри-чаровника пересекает залив: до чего же быстро он вдруг научился грести! — и направляется к укромному местечку. Этому Генри досталось все отцовское обаяние. Так, по крайней мере, говорили Стормёнские старушки. Барона Джаза на острове любили, особенно в день солнцестояния, когда он играл на гармошке и кокетничал с тетушками.

Лео следил взглядом за лодкой, плывущей по безмятежному заливу; осторожный бриз чуть рябил воду, и несколько чаек понемногу начали утреннюю рыбалку. Может быть, они подгребут к какому-нибудь островку, думал Лео. Может быть, доплывут до Урмён, где полно гадюк, — чтобы Генри смог показать, как ловко он управляется с ядовитыми рептилиями. Несколько лет назад — Лео точно не помнил когда — Генри держал гадюк в коробке, чтобы показать, что при хорошем обращении они не кусаются. Грета чуть с ума не сошла, когда узнала, и грозилась выбросить коробку в море — но как она собиралась это сделать, не смея приблизиться к оной, было неизвестно. Однако Генри пообещал отвезти змей на Урмён и обещание выполнил. Лео, как и мать, змей ненавидел и очень боялся наткнуться на одну из них, собирая растения в лугах. Однажды такое случилось: змея грелась на ясном утреннем солнышке, и, когда она пошевелилась, Лео застыл на месте, словно загипнотизированный. Он просто не мог сделать ни шагу. Так он простоял час, пока змея не уползла прочь. Колдовство отпустило, Лео бросился домой и несколько дней не выходил на улицу. Генри пообещал, что разберется с любой змеей, которая попадется ему на пути, и Лео стало казаться, что брат вступил в тайный сговор со этими существами — они никогда его не кусали. Много лет спустя, будучи уже гимназистом, пишущим стихи, Лео обнаружил некоторое сходство собственной жизни с судьбой Стига Дагермана, и не случайно материалы для школьной газеты Лео подписывал псевдонимом «Змея». Это была соблазнительная подпись; заразить тоской и страхом легко, но сделать это красиво — сложно. Змея пугает своей загадочной безупречностью, таинственной строгостью. Змея — пестрая лента, провод, заряженный ядовитым страхом, которого хватило бы, чтобы парализовать целый взвод. Змея беззвучна, ее сердца никто не слышит, ее взгляд ни к кому не обращен, ибо змея не нуждается в утешении.